В этом году зима в Таррагоне особенно хмурая. Идя по улицам, уже нельзя услышать смех детей и топот вечно спешащих куда-то туристов. Или это он уже давно ничего не слышит. Кажется, что вот уже полгода беспрерывно идёт дождь, хотя на самом деле это – первый дождь за последние два или три месяца. Но ему кажется, что льет как из ведра чуть ли не каждый день, и что скоро жидкость начнёт просачиваться сквозь стены и крыши, затапливая каждую квартиру и каждый дом, с самых верхних этажей и до подвалов. А он был бы только рад утопиться. Иногда он гулял по набережной и, размышляя о случившемся, изо всех сил боролся с желанием выкинуться в море, как киты выбрасываются на берег. Вы видели как умирают киты? Нет? И не стоит. Им очень больно. Они, наверное, взмывают в небеса, а вот люди уходят на дно. Такова уж у них природа – забывать дорожки в небо, растворяясь в солёной воде как сахар в кипятке.
Как ты там, малютка Эмили? Всё еще слышишь меня, зачем-то слушаешь. Помнится, ты хотела связать ему шарф из звёздной пыли. Как успехи? Уже закончила? Не дари пока, подожди еще пару дней. Подожди пока он не бросится за край света, потому что сейчас он твоим шарфом удавится. Знаешь, ты опять начала ему сниться. Не хочешь покидать своего брата, правда, Сойка? Пытаешься ему помочь? Да, во снах он находит недолговечное спасение, но по возвращению в реальность… Он утопает в собственном море, как во снах, так и наяву. Но во снах он ловит пузыри с воздухом, пытается всплыть на поверхность. Тщетно, конечно, ибо якорь действительности держит его под водой, крепко зацепившись за корни создания. И ведь ты не одна ему снишься, не тебя одну видит сквозь тонны пресной воды. Он часто видит её. Но ты и без меня об этом знала, правда? Конечно, ты ведь очень сообразительная девочка…
Сегодня Таррагона плачет: рыдает взахлёб по ушедшим и уходящим, слезами приветствует приезжих и поздравляет оставшихся. Дождь бьётся о стекла, тарабанит по крышам и парапетам, стучится в двери, и всё в надежде на то, что его кто-то обнимет и приласкает. А некому больше любить этот дождь. Простывшая девочка-счастье с глазами цвета фантиков её любимых конфет и рождественских елочных игрушек уехала и больше никогда не вернётся. Теперь у неё свои ливни, свои грозы и ветра… У неё там своё счастье. Но, может, дождь и хотел бы пойти к ней, да ветер не пускает? Кто его знает, Эмми, кто его знает…
Он уснул под плач неба, с ним же и проснулся. Проснулся, когда было темно и солнце только лишь планировало восходить на престол, прогоняя тьму и его старую знакомую - луну. Оно так любит закрывать собой небо и звёзды, оно такое величественное, почти обжигающее своей важностью. Но пока оно лишь готовится выплыть из-за горизонта, одарив людей светом по собственной милости. Оно еще не знает, что его царственный выход будет испорчен плачущими облаками, полностью перетянувшими на себя всё людское внимание. Можно надеяться разве что на то, что солнце прогонит наглых обидчиков и всё равно одарит теплом землю. Земля скучает по солнцу. Она скучает по нему.
Твой Ворон сидит на кровати и смотрит в окно. Сегодня он вновь будет летать, как когда-то. Ты помнишь, как он порхал на лошадях? Помнишь его первую победу? Конечно помнишь, милая, зачем я спрашиваю… Но сегодня полёт будет долгим. И вместо живого коня будет что-то очень большое из алюминия и титана, что-то крылатое, но летающее исключительно на топливе. Сегодня Таррагона будет провожать его, она будет рыдать и умолять остаться. Но Ворон улетит. И даже если это будет стоять ему жизни… Всё равно улетит, навсегда покинув тёплую Испанию, оставив в ней прошлое. Он упорхнёт в объятья холода и печали, в страну дождя и ветра, где его встретит будущее.
Сегодня последний день аренды. В полдень здесь уже будет витать новый запах чужих духов, в холодильнике будут стоять чьи-то продукты, которые бы он в жизни не купил, на полках лежать чьи-то вещи других фасонов и размеров, в ванной будут стоять совершенно другие бутылочки, пахнущие как-то чересчур отвратно. Это место станет чужим. Оно уже впитало в себя их воспоминания, оно впитает и чужие. Такие места никогда ничего не забывают.
Но пока еще рано об этом. Пока еще рано для всего. Он сидит на кровати и смотрит в окно, тихо дыша и изредка вздыхая. Он молчит, слушая песню дождя, и думает о ком-то очень особенном. Эмили, ты ведь помнишь её, правда? Прошло всего полгода с тех пор, как она исчезла, а такое ощущение, будто прошла целая вечность… А? Что говоришь? «Вечность бесконечна»? Ха-ха, ну конечно! Как я мог забыть? Как мог… Скажи, мне, милая, ты чувствуешь вечность? Ты чувствуешь её вокруг себя? Чувствуешь? Чувствуешь… И какова она? Я уже давным-давно перестал её чувствовать, но ты… Скажи мне, на что она похожа? На «вечное ожидание» говоришь? Вот именно, малютка Эмми, вот именно…
Кажется, до рейса еще как минимум целый век. И хотя уже начало светать, время всё равно бежит так медленно, так медленно… Но он терпелив. Он всё еще смотрит на стекло и молча считает капли, стекающие вниз. Первая, десятая. Это сложно, ведь с каждой секундой появляются новые и исчезают старые, но он спокоен и сосредоточен. Пятнадцатая, двадцатая. Помимо дождя, отбивающего свой собственный ритм, квартира начинает наполняться посторонними звуками. На кухне громко тикают большие настенные часы, раздирая тишину на кусочки. Тридцать восьмая, сорок пятая. У соседки сверху проснулись дети и начали бегать. Наверное, то в ванную чистить зубы, то на кухню понаблюдать за тем, как мама готовит. Пятьдесят третья, шестьдесят первая. Кто-то снизу включил воду и набирает ванную. Слышно как гудит включенный телевизор. Разговаривают смешными голосами. Наверное, мультики. Восемьдесят вторая, девяносто седьмая. Сосед сбоку громко включил радио. Диктор о чём-то встревожено вещает на всю Испанию. Сотая. В комнате звонит будильник. Пора собираться.
Он силой стягивает себя с кровати. Ему не хочется уезжать, ему нравится Таррагона с её песчаными пляжами и тёплыми зимами, солёными водами Балеарского моря и улыбчивым народом. Этот город подарил ему очень многое, и он благодарен за это. Он знает каждую улицу и каждый закоулок, каждую крышу и каждую стену. Таррагона стала для него новой родиной, а сегодня он покидает её, бросая на растерзание новым приезжим и старым жителям. Она перестанет быть его городом. Именно поэтому ему становится немного тоскливо когда он выглядывает в окно и окидывает взглядом город. Прощай, мой старый друг, прощай…
И дождь будто бы сильнее бьет по стеклу когда он отдаляется от окна. Ставит чайник, готовит завтрак. Сложно было поначалу перестать ставить на стол две тарелки. Временами он всё еще достает из шкафчика две чашки, а затем, помотав головой, ставит одну обратно. Много чего изменилось без неё. Бесповоротно засохла пеларгония, и пропал циссус. Ровно как и нефролепис, агава, титония и крассула. Даже казалось бы бессмертный фикус и тот совсем зачахнул. Увы, цветы никогда не уживаются с мёртвой душой, дорогой Виктор.
Еда безвкусная, кофе недостаточно крепкий. И даже когда он уходит в душ, вода не в состоянии смыть весь этот налёт. После завтрака во рту остается странный привкус, который сложно убрать зубной пастой. Это что-то идущее изнутри, не имеющее ничего общего с ротовой гигиеной. Он полощет рот специальной жидкостью, так, чтобы занемел язык. Это уберёт странный вкус на пару часов. А там глядишь, и изменится что-нибудь…
Вещи уже давно собраны, их не так много. Но помимо его пожитков там есть еще кое-то. Кое-что, что она не забрала с собой, когда уехала. Забыла, наверное. Маленькая серебряная брошь в виде птицы с огненными, сине-зелёными и чёрными опалами. Подарок на… Что-то. Он много чего дарил, так и не вспомнишь… То ли на годовщину, то ли на праздник какой, а, может, просто так. Брошка лежит на полочке рядом с ключами, чтобы точно не забыть при выходе. Внешне квартира совсем не изменилась. Шкафы и ящики – вот что опустело. Снаружи этот маленький мир остался нетронутым, а вот внутри… Внутри он пустой.
Не включая свет, телевизор или радио, он одевается, не обронив ни звука, ни слова. И лишь в своей голове он незаметно для себя самого аккомпанирует песне дождя. С губ слетают лишь тихие вздохи, будто ему тяжело дышать, словно бы надоело жить. На этот раз он одевается тепло. Здесь, в Таррагоне +12 и дождь тёплый, а вот какова погодная обстановка в Норвегии? Он заглядывает в телефон и проверяет погоду в забытом самим временем городке Крагерё. -6… Где же тот серый вязаный джемпер с капюшоном, который она купила летом на распродаже?
Хороший джемпер, тёплый и красивый джемпер. Может, лучше было бы назвать это свитером. В любом случае, в нём на улице Испании будет в самый раз, ведь в Мадриде вообще +16. Может, в нём даже будет жарковато. В первое время, конечно. Так что он берет чемодан, билеты и пальто, а затем направляется к выходу. Нет, он не забыл взять с собой брошку, конечно нет. Она холодная, но до невозможности красивая. Он кладёт её в карман и, задержавшись на пороге несколько секунд, выходит из квартиры. Последний взгляд в прошлое и вот уже ключи поворачиваются. Он спускается по ступенькам, эхо от шагов разносится по всему парадному. Он забегает к госпоже Карле, отдаёт ей ключи и сердечно извиняется за цветы. Затем убегает на автобусную остановку. Он продал свой мотоцикл, так что до вокзала приходится добираться на автобусе. Большой и уставший железный конь увозит его на «конюшню» других железных животных. Поезд доставит его в Мадрид так быстро как сможет. Оттуда он вылетит в Осло. Рейсов в ближайший от Крагерё аэропорт просто-напросто нет. К сожалению, Эмми, сегодня даже время играет против него…
Уже ожидая на станции, он начинает нервничать, ведь нужный поезд всё никак не прибывает? И даже несмотря на то, что он опоздал всего лишь на десять минут, для Ворона ожидание было длиною в вечность. Да, опять мы о вечности, снова и вновь о старушке вечности. Кажется, она поджидает его за каждым углом, не правда ли, чудное дитя? Но вот поезд прибывает, сбрасывая один из тысячи камней на душе Виктора, будто бы это может хоть как-нибудь скрасить его существование…
Мимо окна мелькают различные виды на Испанию. В каком-то месте дождь прекращается, в каком-то – усиливается, а он думает лишь о том, как бы рейс не отменили из-за плохой погоды. Желая скоротать время, он достает из чемодана книгу, которую когда-то дала ему она. Её написал Клайв Стейплз Льюис и она называется «Лев, колдунья и платяной шкаф».
– Малиновка! – воскликнула Люси. – Малиновка улетела. Так оно и было: малиновка исчезла из виду.
– Теперь что делать? – спросил Эдмунд и кинул на Питера взгляд, в котором можно было ясно прочитать: «Что я тебе говорил?»
– Ш-ш… Смотрите, – шепнула Сьюзен.
– Что такое? – спросил Питер.
– Там, за деревьями, что-то шевелится… вон там, слева… Ребята во все глаза глядели на деревья. Им было не по себе.
– Снова зашевелилось, – сказала через минуту Сьюзен.
– Теперь и я видел, – подтвердил Питер. – Оно и сейчас там. Оно зашло вон за то большое дерево.
– Что это? – спросила Люси, изо всех сил стараясь говорить спокойно.
– Что бы оно ни было, – прошептал Питер, – оно от нас прячется. Оно не хочет, чтобы мы заметили его.
– Давайте вернемся домой, – сказала Сьюзен. И тут, хотя никто не высказал этого вслух, девочки вдруг осознали то, о чем Эдмунд прошептал Питеру в конце предыдущей главы. Они заблудились.
– На что оно похоже? – спросила Люси.
– Это… это какой-то зверь, – сказала Сьюзен. – Глядите! Глядите! Скорее! Вот оно.
За чтением время бежало незаметно. С тех пор как поезд проехал Кастельон-де-ла-Плана дождь не прекратился ни на секунду. Он стучал по стеклу, как взгляд человека отскакивал от слов на старой бумаге. Какая там страница? Сотая? Сто пятидесятая? А вон, гляди, уже проезжаем Аранхуэс. Значит, и Мадрид совсем рядом. Она стала чуточку ближе.
Мадрид встретил его хмурым небом и проливным дождём. Ветер избивал людей до дрожи в костях, наказывая тех, кто хотел убежать из города. Люди, спасаясь от холода, прятались под крышами, скрывались за стенами, оставляя ветер наедине с самим собой. Он пробыл под дождём всего минуту, и всё равно умудрился намокнуть, несмотря на все попытки укрыться от избиений ветра и дождя с помощью зонта. Погода не щадила никого. Даже тех, кто только приехал в этот чудесный город, решив посетить знаменитые курорты Испании зимой. Небу всё равно на кого попадают его слёзы: мужчины, женщины, старики или дети – какая разница? Никто не сумеет избежать своей мокрой участи…
До рейса всего полчаса, как же скоротать время? Дочитать книгу? Да нет… Кажется, вся книга насквозь пропахла ею, что просто-напросто не в состоянии скрасить ожидание. Воспоминания кидают в пучину тоски, возрождая в голове образы и силуэты. Спустя мгновение он уже во всём видит её. В каждом движении и статичном изображении, в каждом чужом лице и взгляде. Его начинает скручивать изнутри, будто кто-то выжимает мокрую тряпку, а тут и без того тошно. Один полёт займёт три часа, а потом еще из Осло в Крагерё добираться на автобусе, а это еще столько же по времени. Не опоздать бы, ой не опоздать бы…
«Курение вредно́!» - восклицала она, вздымая вверх брови и складывая руки на груди, всякий раз когда он тянулся за пачкой. Конечно, свет его очей печальных, конечно… Но как тут не закурить когда слышишь, что твой рейс ценою в жизнь откладывается еще на полчаса? Тут не то что курить захочешь, тут пить начнёшь и сопьёшься к чертям. Кажется, не только погода, а вообще весь мир против того, чтобы кое-кто уезжал. Что-то внутри разгорается, обжигая ум и сознание. Ему хочется рвать и метать, кричать и жаловаться на весь аэропорт, найти всех виновных и виноватых, но вместо этого он встаёт с неудобного стула в зале ожидания и выходит на улицу. Там по-прежнему идёт дождь и небо затянуто тучами. На него обижен весь мир.
Возле входа в здание аэропорта есть место, предназначенное для курения. Разумеется, туда он и направляется. Набрасывая вязаный капюшон, встаёт под прозрачный навес и, повернувшись спиной к реальному миру, достаёт из кармана заветную пачку. Последняя сигарета, повернутая фильтром вниз. Глупые суеверия. Наивные предрассудки. И всё равно он достаёт сигарету и загадывает желание с улыбкой на лице. Он смеется с самого себя. Как можно верить в такие вещи? Не будет никакой ссоры, если найти иголку на полу, чёрные коты не приносят несчастий, женщина с пустыми вёдрами ничего не значит, и переворачивание сигареты вверх дном, параллельно загадывая желание, ни к чему не приведёт. Но он всё равно произносит что-то в своей голове, и только после этого поджигает сигарету. Мотает головой и закатывает глаза, но всё равно где-то в глубине души надеется на то, что это хоть как-нибудь, да поможет…
Он готов смеяться, разрывая горло на миллионы кусочков. Ему хочется кричать, уверяя себя в том, что он не сумасшедший. Упасть на пол посреди зала ожидания и разрыдаться у всех на виду. Но чем короче становится сигарета, тем слабее полыхает пламя внутри. Еще пара тяг и оно совсем потухнет, оставляя его наедине со своим хладнокровием. В объятьях дыма, как бы странно это не звучало, дышать стало легче. Он остыл и вновь начал ощущать холод. Сигарета улетела в урну, а вместе с ней его и злость. Вытряхнув из себя пепел чего-то перегоревшего внутри, он направился обратно, ждать у моря погоды. Остановившись на мгновение возле больших стеклянных дверей, взглянул на печальное небо в поисках чего-то дарующего надежду и, вздохнув, скрылся в здании аэропорта.
Кажется, погода немного успокоилась. Свет, проходящий через большие окна, начисто вымытые чьими-то трудолюбивыми руками, приобрёл заметный золотистый оттенок. А это, смею заметить, в такую студёную зимнюю пору было крайне незаурядным явлением. Но, даже несмотря на это, время бежало неимоверно медленно. Пожалуй, это даже бегом назвать было сложно. Время лениво ползло по шершавым оболочкам реальности на своём облезлом пузе. Песни в наушнике быстро сменяли друг друга без постороннего вмешательства, но твердить о приятном времяпровождении было довольно трудно, учитывая частоту подглядываний за стрелками на часах. Но когда была объявлена посадка на рейс Мадрид-Осло, какой-то высокий черноволосый мужчина, напоминающий испанца только вялыми остатками загара, каким-то неимоверным образом оказался самым первым в очереди. Её личный смертный супергерой.
В салоне до неприличия шумно. Большей частью из-за того, что на борту слишком много детей по каким-то непонятным никому причинам. Или, по крайней мере, так кажется большинству взрослых здравомыслящих людей, поглядывающих то на ребятню, то на родителей взглядами полными различных эмоций. Кто-то смотрит на них с недоумением, кто-то видит в этом что-то очаровательное, а кто-то готов сожрать их своим раздражённым взглядом. Люди по-разному реагируют на то, что происходит вокруг. И только ему абсолютно всё равно. Он смотрит в окно, пробегая взглядом по контурам здания аэропорта, и бесшумно умоляет взлететь как можно скорее. Сдача багажа, таможенный контроль, паспортный контроль, контроль безопасности – это всё и так заняло достаточно много времени. Мадрид, отпусти уже птицу на волю…
Когда ты немного раздражён обязательными процедурами, которые тебе приходится проходить во время посадки на рейс, лучше попытаться отвлечься на что-нибудь другое и не забивать себе голову мыслями о том, что именно раздражает тебя больше всего. Но в меру того, что «отвлечение от окружающих проблем» для него звучит примерно как «забудь про всё на свете, думай о ней, думай о том, что не увидишь её еще часов шесть», то лучше уж покопаться в недостатках, скажем, контроля безопасности. О возможном крушении самолёта в такие моменты лучше не думать просто потому, что можно поймать себя на мысли, что ты бы с большей радостью утонул, сгорел заживо или разбился на тысячи маленьких кусочков, украсив остатки салона своими внутренностями, чем терпел что-то вроде такой моральной пытки как отсутствие возможности как можно скорее увидеть, обнять и зацеловать до потери пульса кого-то очень особенного. Это там кошка на взлётной полосе или кто-то обронил чёрный пакет?
Он вернулся в реальность, когда стюардесса уже заканчивала свой монолог о безопасном поведении на борту самолёта и действиях, которые нужно будет предпринять в случае, если «что-то пойдёт не так». Если осмотреть салон, то можно заметить, что есть свободные места. Их не то чтобы мало, но и не половина всех мест на борту. Почему же так мало людей желает увидеть какова Норвегия в это время года? Или существует какой-то странный фетиш, связанный с опозданием на свой рейс? Но разве это важно? Нет, совсем нет. А вот что действительно немаловажно, так это то, что загорелся знак «пристегнуть ремни безопасности», а значит, самолёт идёт на взлёт. Наконец-то.
Три часа. Три самых долгих и мучительных в мире часа. Дело было не в обслуживании – а оно, кстати, было очень даже приличное –, а скорее в том, что на борту самолёта нельзя курить и, соответственно, время автоматически растягивается и становится чуть-чуть мучительней, чем обычно. Ну, хоть чай они тут неплохой делают, и на том спасибо. Он отлично идёт под любой тошнотворный фильм, коих тут в избытке. А дрянные они исключительно потому, что либо мелодрамы с такой себе романтикой, либо ужасные комедии со странным стереотипным юмором, либо уж очень упоротые мультики. Где же все фильмы ужасов про крушения самолётов, спрашивается?
И как бы ему не хотелось думать сейчас о чём-то другом, всё равно рано или поздно любая мысль сводилась к одному – к ней. Даже изучение окружающих не приводило ни к чему хорошему. Рядом с ним сидела девушка. Молодая, лет двадцать пять, не больше. Она была красивая, но не такая как она. У неё были длинные и блестящие чёрные волосы, совсем не как у неё. Глаза её блестели цветом изумруда, напоминая о том, что только в её глазах, с которым не в состоянии сравнится ни одна галактика, можно утонуть. Её кожа была идеально гладкая, без единого волоска, родинки или шрама. А помнишь её кожу? Маленькие морщинки под глазами, бледные веснушки на руках, родинки на шее и ногах. Кожа не идеально гладкая, но мягче самого дорогого в мире шёлка. Маленькие шрамы и незаметные тонкие растяжки, которые видно только под определённым светом или углом. Она, должно быть, настоящая…
Сейчас он пролетает над Северным морем. Он еще не знает наверняка, но чувствует, что она уже совсем близко. Что там за окном? Что… Что это? Земля, дорогой Виктор, норвежская земля. И она приветствует всех вас своими чистейшими заливами, окаймленными высокими отвесными скалами, своими фьордами, оставшимися стране в наследство еще со времён ледникового периода. Осталось еще чуть-чуть, и совсем скоро самолёт приземлится в аэропорту Осло, чтобы эта прекрасная сторона смогла утащить всех и каждого в свои холодные объятья.
При любой посадке всегда присутствует добрая доля тряски по различным причинам, которая в этот раз здорово помогла ему придти в себя. В очередной раз. Замечает ли он, что в последнее время стал часто выпадать из этого мира? Конечно же нет, ведь это абсолютно неважно. Эх… Малютка Эмили, скажи, почему твой брат такой отчаянный? Почему вырвался на край света ради неё? Почему угрозы его не пугают? А почему смерти не боится? Глупый, глупый Ворон…
Эмми… Ты… Ты слышишь? Что это? Это… Это смех? Смех! Это смех! Здесь люди живые, Эмили! Они улыбаются, встречая родных и близких, прилетевших вместе с ним. Они утопают в объятьях и поцелуях, где-то даже льются слёзы счастья. Ты же слышишь это, Эмми? Слышишь ведь? Ты слышишь всё, конечно… А ты слышишь как он молча уходит прочь? Слышишь, как вздыхает, упираясь взглядом в матовый пол этого громадного помещения? И, забирая вещи, тихо сопит под нос, будто ему тяжело их поднимать, хотя их бы и ребёнок смог взмести над головой. Как шаги, эхом раздающиеся по его сознанию, становятся всё громче и громче по мере приближения к выходу. Как шелестят купюры когда он меняет деньги. И как, выйдя на улицу, чувствует холод, обдающий обжигающим синим пламенем, и медленно надевает пальто. То самое дурацкое чёрное пальто.
Он направляется на автобусную станцию, где его ждёт автобус, направляющийся в Кристиансанн через Крагерё. Или скорее это он ждёт автобус. Сегодня всё опаздывает, а он так хотел успеть вовремя. И когда он заходит в прибывший автобус с надеждой, что следующие три часа пройдут незаметно, усаживается возле окна. Он в очередной раз убегает в мало кем понятый и признанный мир. Мир, который когда-то подарил ему «отметины». Эмили, ты помнишь, как я рассказывал тебе о его татуировках? Ты знаешь, он планировал сделать еще несколько. И сделал одну примерно месяца два назад. Возможно, когда-нибудь я тебе о ней расскажу. Когда-нибудь… Мы ведь не взрослеем здесь, правда?
Даже просто путешествуя по Норвегии по трассе и видя её из окна, можно быть сражённым наповал красотой этих мест. Кажется, что кто-то выдернул пару страниц из толстой приключенческой книги, и скоро из-за угла выползет гидра, с которой сразится смелейший из местных рыцарей. Может, в небе за облаками скрываются самые настоящие драконы? Или в водоёмах водятся русалки? А вон та птица на дереве – то не феникс случайно? Почему же по улицам городов не ходят фавны и минотавры? Ах, наверное, это всё скрыто от зорких глаз туристов, в то время как коренные жители прячут грифонов на задних дворах и пасут стада единорогов. Это место волшебно. Оно так подходит ей…
Уж не знаю, насколько быстры были колесницы, но что-то мне подсказывает, что чисто по ощущениям они были раза в три быстрее этого автобуса. Плейлист был исследован вдоль и поперек ровно два с половиной раза, а в левом наушнике замечено странное шипение. Была посещена запретная секция, представляющая собой отдельную папку с её песнями, из-за которой юному Гарри потом было не по себе. И всё же три часа были успешно преодолены, несмотря ни на что. Когда автобус остановился, он сошёл с небес на колёсах на твёрдую землю. Вдыхая полной грудью можно заметить некоторые сходства воздуха здесь и в Таррагоне. Оба города портовые, моря под боками. И это отчетливо видно как по климату, так и отлично чувствуется лёгкими. Прекрасное ощущение - чувство дома.
Он направляется в отель и постепенно проникается местной атмосферой. Всё такое холодное, всё вокруг в серо-голубых тонах, и только дома отдают теплом. Сказать, что тут присутствует дух американской мечты всё равно, что оскорбить этот город. Он слишком особенный, слишком яркий. Живописно и спокойно, пускай немного хмуро и прохладно. Всё-таки даже в таком очаровательном месте зимой веет лёгкой печалью, но он живой.
Он добирается до маленького и ничем не примечательного отеля, бросает там вещи и направляется на работу. Будущую, нынешнюю… На свою работу. Место совсем рядом, туда можно добраться пешком за пятнадцать минут. И он спешит туда, спешит к ней. Неосторожно перебегая дорогу, ловя на себе разные взгляды, впитывая абсолютно всё вокруг. Руки в карманах. Он немного волнуется, водя вальцами по маленькой серебряной птичке с огненными, сине-зелёными и чёрными опалами. Её птица. Его птица.
Успев выкурить по дороге сигарету, он добирается до места назначения. Немного замедляется у входа, окидывая взглядом здание снаружи и заглядывая внутрь через большие окна, обрамлённые, наверное, подделкой под дорогое красное дерево. Весь мир останавливается на долю секунды, когда он замечает копну рыжих волос. Распахивается дверь, звенит маленький колокольчик над дверью и всё вокруг вновь замирает. Он поднимает глаза на небольшой второй этаж уютного кафе и сам не замечает, как задерживает дыхание. Она здесь, возвышается над всеми, подобно богине, решившей спустится на эту грешную землю по непонятной даже ей самой причине. А он стоит у её ног. В том дурацком чёрном пальто.
Мистер Блэквуд, мы Вас ждали.
Он было перевёл взгляд вниз, на женщину, приветствующую его стоя за стойкой. Высокая и светловолосая мадам на третьем или четвёртом десятке своей жизни. Сложно было сказать, сколько ей лет, ведь выглядела он отлично и очень даже молодо. Хозяйка этого кафе миссис… Миссис… Как же…
Миссис Эдегор, прошу простить за опоздание. Рейс задержали и я…
Он не успел договорить, ведь его прервал громкий внезапный грохот, будто что-то уронили на пол. Глаза мгновенно метнулись вниз. Он увидел её слёзы и потёкший макияж. Эх, Миша, я же говорил, что тебе нужна водостойкая тушь, но ты меня никогда не слушала… Впрочем, уронила и чёрт с ним. Там ведь мало чего было, а бокал новый можно спокойно купить… Почему ты плачешь, девочка-солнце?
А он даже забыл, что нужно периодически дышать. Немного опрометчиво, конечно, но то пустяк на самом деле. Скорее машинально, чем преднамеренно он заскочил на второй этаж, практически перелетев через большинство ступенек винтовой лестницы. Ветром проскочив через столики и стулья, он оказался рядом даже быстрее какой-то барышни, собравшейся помочь ей собрать осколки.
Давайте я соберу. Порежетесь еще, а всякому хорошему кондитеру нужны целые пальцы.
Борясь с неимоверным желанием поднять глаза, он собирает осколки и складывает на поднос. Будто бы собирая свой собственный маленький мир по крупице, он собирает с пола даже самые маленькие кусочки без опаски загнать стекло в руку. А когда она полу ничего не остаётся, отрывает взгляд от подноса и смотрит на неё так, как смотрят только на самое дорогое в мире сокровище. Его сокровище.
И не плачьте, пожалуйста, это всего лишь разбитая посуда.
: Гордон Наварро;
: 29.09.1948 (весы);
: научно-практический медицинский центр Мэддока, ведущий специалист хирургического отделения;
: любые отголоски тёмного прошлого отдают неприятным зудом в левом подреберье, они же кроются за семью печатями.
Имя и фамилия персонажа 
