И всё сгорит дотла.

За судорогой шла еще одна судорога, не оставляя в покое ни на секунду ни один миллиметр твоего тела. Муравьи жадно терзали твою кожу, прогрызая себе пути вовнутрь, и оставляя после себя лишь кровоточащие дыры и толику воспалённой дермы. Тебя будто бросало в жар, раз за разом сжигая изнутри. Ты не могла ответить на рвотные позывы, обрушивающиеся на тебя лавиной из желудочных спазмов, - было просто нечем. Единственное, что могло бы выйти из тебя, так это чёрная желчь из слизи и мёртвой крови, потемневшей и загустевшей до состояния смолы. Но вместо этого лицо твоё обдало чем-то холодным: ветер ли это был это или же дыханье смерти, ты не знала. Ты лишь надеялась, что всё скоро закончится. Ты с трепетом в еле живом сердце ждала своего собственного конца, окончания своих мучений. Ты могла лишь мечтать о безболезненном умерщвлении. Вокруг ничего не происходило, и ты отчетливо слышала треск костра в нескольких метрах от твоей головы, которая склонилась над землей, оказавшись от оной всего в паре сантиметров. Ты была настолько близка к земляной могиле, что запах мяса уже не доходил до тебя, витая где-то наверху, примерно на том же уровне, на котором слышалось тихое дыхание живого человека. Возможно, последнего живого человека, которого ты видела в своей жизни.
Где-то в глубине подсознания зародилась надежда, что этот мужчина, чей голос сумел окунуть тебя в мысли о прошлом, уничтожит в пух и прах твои страдания, перерезав тебе горло. Это было бы так мило с его стороны… И ты бы с радостью попросила о такой услуге, если бы ты могла хотя бы открыть рот, но судороги лишили тебя такой возможности. Они не останавливались, хоть и постепенно утихали, и по инерции рано или поздно должны были и вовсе прекратиться. И с каждой новой волной желание умереть только крепчало. Тебе уже не хотелось есть или пить, не хотелось согреться и отдохнуть, ведь смерть была так близка, и так желанна…
Но ты же знаешь, мой маленький мотылёк, что мечты не сбываются, а чудес не бывает. Ты не умрёшь сегодня, как бы тебе этого не хотелось. Не хотелось сейчас, не хотелось потом… Так подними же глаза, милое дитя, и узри как спасение опускается к тебе. Чьи-то руки обнимают, поднимают и уносят куда-то. Эти руки сильные и твёрдые, это руки, которые спасут и уничтожат тебя, руки, которые обласкают и сотрут тебя в порошок. Твоё будущее в этих руках, твоё упоенье в этих руках, твои страдания и наслаждение, твои любовь и ненависть – всё как на ладони…
Почувствовав твёрдые касания незнакомца, ты попыталась придти в себя и оценить ситуацию. Ключевое слово, разумеется, - попыталась. Ты не смогла быстро перестроиться с мыслей о блаженной смерти на поиск причинно-следственной связи действий этого мужчины. Тебя всё еще немного сотрясало, так что он наверняка тоже почувствовал эти волны на себе когда помогал тебе подниматься. Ты широко распахнула глаза и тут же сощурилась от яркого пламени, начали болеть и немного слезиться и без того опухшие глаза. Из последних сил ты утерла их рукавом пальто, будто это могло что-нибудь изменить…
Он что-то тебе протянул, твёрдо сказав «Ешь». Всё еще пребывая в некой прострации, ты не поняла, что именно мужчина попытался тебе дать, так что ты побоялась это что-то брать. Но он был настойчив, и, как только тебе в нос вновь ударил запах мяса, ты взяла предложенное, наконец-то поняв и до конца осознав ситуацию. Впрочем, осознание никак не помогло справиться со страхом неизвестности, давившим на тебе с явной долей паранойи. Но мясо, эта тушка чего-то полусъеденного и плохо общипанного, постепенно переманивало внимания не себя. Ты даже побаивалась его поначалу трогать, но с каждым мгновением голос мужчины раздавался эхом в твоей голове, заставляя тебя сделать то, что было сказано, без возможности отказаться.
Пираньи заработали дурную репутацию после того, как их держали без пищи долгое время, а потом, загнав в воду корову, через какое-то время вылавливали из воды одни кости. Точно так же, как и пираньи во времена Рузвельта, мисс Эдегор набросилась на мясо, обгладывая остатки тушки до костей. Притом ей удалось сохранить, в общем-то, по-своему безобидный и даже немного гордый вид. Мотыльки – гордый народ. Гордый и глупый. Пока ты ела, приходя в себя после долгих недель голодания, ты всеми силами старалась не замечать происходящего буквально в нескольких микрометрах от тебя. Ты самостоятельно отвергала всякие мысли, которые могли разрушить идиллию удовлетворения и ужаса, кружившуюся в вихре забвения в твоей голове. Ты подталкивала себя к мысли, что абсолютно всё кроме еды в руках – всего лишь мираж, сон или галлюцинация на худой конец. Но чем меньше мяса становилось, чем реальнее казался холодный мартовский лес, жалкий костёр и чья-то рука тёплая там, где её, по идее, не должно было быть вообще. Всё это нагоняло не то что тоску, а самую настоящую жуть, страж и ужас в одном флаконе.
Впрочем, ты чувствовала это всё, а значит была жива, хотя и с течением времени всё сильнее сомневалась в положительности данного открытия. Ты была сыта и относительно согрета, хотя всё равно немного подрагивала то ли от холодного ветра, то ли от подсознательной истерики. Еда постепенно переваривалась, подбрасывая тебе энергию, необходимую как для физической, так и умственной деятельности. Ты наконец-то смогла здраво оценить ситуацию. И получившаяся в итоге кипа информации тебя нисколечко не обрадовала. У тебя был мужчина, спасший тебя от неминуемой смерти, который сидел настолько близко, что ты чувствовала, как от его дыхания колышутся волосы, ставшие единственным спасительным барьером между ним и тобой. Ну, а так же мало-помалу всасывающийся витамин В и расщепляющиеся белки да углеводы. Тебя охватила паника, ведь, как бы тебе не хотелось думать, что плата за спасение твоей шкуры будет малость иная, от пугающей реальности деться было некуда. Ты чувствовала разъедающее клетки организма человеческое тепло, которое заставило напрячься практически каждый квадратный миллиметр твоего тела. Ты сжалась как пружина, в тридцать три питоньих кольца. Ты старалась смотреть куда угодно, лишь бы не ему в глаза, но тебе пришлось это сделать, в надежде отыскать там хоть что-нибудь человеческое, что могло предотвратить… это. Но когда ты повернула голову к нему и встретилась с ним взглядами, ты поняла, что всё пропало. Насколько бы шустрой ты не была, бежать было некуда. В таких глазах цвета гиацинтеллы люди бы искали – да и ищут, наверное – надежду и понимание, но к своему превеликому сожалению ты нашла лишь жажду. Пугающее и отталкивающее желание. Ты почувствовала себя загнанным зверем. И, как известно, волки, попавшие в капканы, отгрызают себе ноги. Но кто тебе сказал, что ты – волк…?
Ты хотела отвести назад правую руку, дабы опереться о землю, но там была Его рука. Ты обхватила живот, другой рукой всё-таки отыскав земляную опору. Ты постаралась развернуться, но Он тебе не позволил, так что в итоге получилось, что ты полулёжа полусидя находилась кусочком на боку, кусочком на спине. Поза была на редкость отвратная и неудобная, так еще и вызывающая, что на руку тебе совсем не играло. Стиснув зубы, ты попыталась отползти назад, может, у тебя получилось бы даже подняться, если бы ты не оказалась в столь гадком положении. По большому счету шансы твои были крайне прискорбны, а с учетом того, что даже несмотря на то, что тебе всё-таки удалось поесть, сил ты пока не набралась, то и шансов у тебя, соответственно, не было вообще. И в жалких попытках что-то сделать, ты старалась удерживать зрительный контакт. Боясь сказать что-то вслух, ты глазами и взглядом умоляла Его не делать того, что вконец разобьет остатки твоей гордости.

И ты сгниёшь живьём.

Стихло все, и в тумане таинственно глухо,
На востоке безмолвно бушует гроза.
Только голос, знакомый, прошепчет на ухо:
«Что ты видишь, когда закрываешь глаза?».

http://sf.uploads.ru/bor4M.gif

Я бы хотела вам рассказать, как треснул мой мир, как с потолка посыпалась штукатурка, а земля затряслась под ногами, но это было не так. Мое дыхание каждый раз учащается при покалываниях в сердце, но бежать я не намерена. Наверное, каждого аристократа учат принимать удар в грудь, а не в спину. Я перенесла не так много боли за свою жизнь, чтобы говорить, что привыкла. К боли невозможно привыкнуть, нельзя перенести ее без отпечатка на чистом лице. Морщинки, сединки, синяки цвета космоса. Я все так же смеюсь, читаю книги о сказках таинственных стран, словно ничего и не случилось. Словно я все еще в Испании наблюдаю со второго этажа, как Ирэн чистит лошадь и успевает ругать конюха. Словно ничего не случилось, я засыпаю на махровом ковре в обнимку с телефоном, ибо всю ночь сидела в интернете. Шарлотта не любила мою привычку сидеть в интернете, поэтому отбирала телефон. Никогда не обижалась на Шарли, она была в чем-то права.
Но неужели все так легко? Неужели не произошел сбой? Произошел. Я смеюсь невпопад, говорю не во время, зря молчу. Я купила пару кофт, которые больше меня раза в три и сплю. Я сплю в них вдыхая запах свежести, но думаю совершенно не о том. Я ныряю бомбочкой в теплое море, из-под которого плохо слышны разговоры друзей, заказы посетителей, словно я постаревший компьютер, который от переизбытка вирусов, виснет.
Откидывая в сторону пуховое одеяло, я спускаю босые ноги на холодный паркет, а после одергиваю их. В этой квартире всегда холодно по утрам до мурашек. Мне порой кажется, что это не из-за отопления, а моего самочувствия. Я никогда не жила одна и теперь мне это непривычно. Мне непривычно готовить, а после завтракать одной, даже включенный телевизор не спасает от тишины в доме. Не спасает теплый плед и крепкий чай. Шарли, неужели, я пропащая? Я хотела бы рассказать тебе об этой квартире. Нехотя снимать с отцовской карточки слишком много денег, я позволила себе двухкомнатную квартиру. Она была в светлых тонах с темным паркетом, на полах лежали мягкие ковры, а на шторах нежные цветочные узоры. Все было сделано на неком контрасте и пламя моих волос сюда вписывалось, как оживляющий глоток кислорода. Среди переливающихся оттенков белого было море моих глаз, Шарли, но, кажется, оно начало пересыхать.
Знаешь, по-моему, я готова писать тебе всякую ерунду, лишь бы ты время от времени вспоминал меня. И по вечерам я сажусь писать письма, подписывать фотографии и лизать марки, чтобы один человек знал, что со мной все в порядке и что ему не стоит приезжать. Это опасно. А утром я собираюсь на работу, закрывая дверь на ключ и стараясь добежать до почты до приезда автобуса. Это иногда не получается, надеюсь, он не волнуется, почему порой письмо приходит чуть позже. Из-за моей нерасторопности, дорогой.
Последнее время я очень забывчива. То шапку забуду одеть, то телефон на зарядку не поставлю, ну а из плюсов... Я левое ухо проколола в районе бугорка Дарвина. Как думаешь, ему бы понравилось? Я вспоминаю дни, когда рассматривала все его татуировки, весь его пирсинг, как расспрашивала о значении. Красиво. И знаешь, мне очень нравится моя нынешняя работа. Я стала кондитером, как ты мне и советовала. Тебе всегда нравились мои сладости, да, Шарлотта? А я ведь должна была стать по правую руку от отца, ведь сына у него нет. Хотя, думаю, есть, но кто же поставит на престол бастарда. Скорее всего, по старым традициям он выдал бы меня за сына одного из своих партнеров и мое сердце бы разрывалось на части от такой несправедливости. Похожа на мать, говоришь? Да, ведь тоже должна была жить в золотой клетке и дышать запахом роз, есть блестящими приборами и чувствовать, как корсет впивается в кожу. Но, Шарли, твоя Лиса никогда бы не позволила так с собой поступить и ты это знаешь. Твоя Лиса выбрала лицо в муке и пальцы в шоколаде. Твоя сестра хочет улыбаться покупателям и дарить детям из кармана леденцы. Вечное солнце любого приема.
Заходя через черный вход в кофейню, я прячу одежду в шкафчик и надеваю фартук, а после спешу делать тесто и выкладывать дольки яблок для шарлотки. Мед, сгущенное молоко, какао - кухня пропахла нотками чего-то очень сладкого, настолько сладкого, что можно заработать диабет. Голоса из зала, легкая музыка, летающая под потолком, смех с соседней кухни, где готовится что-то полноценное, а не блинчики с голубикой. Целые дни провожу за работой, которая мне нравится. Не люблю работать, мне хочется из духоты этого шума вырваться к холодному морю, вдохнуть соленость этих мест. Я хочу дотянуться рукой до цветущего неба и бежать наперегонки с ветром. Хочу сидеть всю ночь напролет тихо, чтобы не спугнуть рассвет за своим окном. Хочу остаться человеком, в которого он влюбился.
Вынося шоколадный пудинг официанту, я заодно прихватываю из-за барной стойки пакет кофе, ибо мой почти закончился. Вкладывать душу в свои произведения, а во время перерыва наблюдать, как людям нравится моя стряпня.
«Из тьмы появился мальчик и шептал, шептал, с надеждой и страхом:
— Лира… Лира… Лира…
Позади него другие фигуры, еще более призрачные, безмолвные. Казалось, они знакомы между собой и все одной породы, но лиц их не было видно и не слышно голосов. А его голос не поднимался выше шепота, и лицо было в тени, расплывчато, как что-то полузабытое.
— Лира… Лира… Где это было?
На огромной равнине, где чугунное небо не давало света, и горизонт со всех сторон был скрыт туманом. И голая земля, утоптанная миллионами ног, хотя ноги эти были легче пуха; верно, время выгладило ее, хотя и время в этом краю застыло; значит, все тут было так, как только и могло быть. Самый крайний край, последний из миров.
— Лира…
Почему они были здесь?
Они были узниками. Кто-то совершил преступление, неизвестно какое, и неизвестно кто, и неизвестно, какой судья вынес ему приговор.
Почему мальчик все время звал Лиру?
Надежда.
Кто они были?
Духи.
И Лира не могла коснуться их, сколько ни пыталась. Снова и снова ее руки попадали в пустоту, а мальчик все стоял и просил о чем-то.
— Роджер, — сказала она, но с губ слетел только шепот. — Роджер, где ты? Что это за место?
Он сказал:
— Это мир мертвых, Лира… Я не знаю, что мне делать… Не знаю, навечно ли я здесь, не знаю, что я сделал плохого, я старался быть хорошим, но мне здесь плохо, здесь страшно, здесь ужасно…
А Лира сказала:
— Я…»
Джексон, помоги обслужить гостей.
Откладываю Темные Начала в сторону, чтобы встать с пола и пойти в зал. Книгу оставляю на столе. Это не первый раз, когда все столики занимают и даже поварам приходится играть роль официантов. Слишком мало персонала, на двери написано «требуются работники». Копна моих рыжих волос мелькает между столов, когда звенит колокольчик открывающейся двери. Оборачиваюсь, чтобы взглянуть, кто там из любопытства, а может, по привычке, чтобы вовремя предложить столик на втором этаже у окна.
Мистер Блэквуд, мы вас ждали.
Очень давно ждали, Блэквуд. Как тебя сюда занесло? Я же говорила, что нельзя... Виктор, тебя прибьют, как назойливую муху. Но плачу я сейчас не по этому. Металлический поднос с дребезгом падает на дубовый пол. Крем-брюле смешивается с осколками ранее красивого бокала. Сливочное пятно и потекшая от слез тушь. Никто не виноват в том, что ты постоянно косячишь. И я забыла, как дышать, погрузилась под толщу льда.
Эдриэнн, очнись!
Да, Мари, ты права. Помоги мне собрать осколки и вытереть пол. Сажусь на корточки осторожно водружая осколки на поднос.

В этом году зима в Таррагоне особенно хмурая. Идя по улицам, уже нельзя услышать смех детей и топот вечно спешащих куда-то туристов. Или это он уже давно ничего не слышит. Кажется, что вот уже полгода беспрерывно идёт дождь, хотя на самом деле это – первый дождь за последние два или три месяца. Но ему кажется, что льет как из ведра чуть ли не каждый день, и что скоро жидкость начнёт просачиваться сквозь стены и крыши, затапливая каждую квартиру и каждый дом, с самых верхних этажей и до подвалов. А он был бы только рад утопиться. Иногда он гулял по набережной и, размышляя о случившемся, изо всех сил боролся с желанием выкинуться в море, как киты выбрасываются на берег. Вы видели как умирают киты? Нет? И не стоит. Им очень больно. Они, наверное, взмывают в небеса, а вот люди уходят на дно. Такова уж у них природа – забывать дорожки в небо, растворяясь в солёной воде как сахар в кипятке.
Как ты там, малютка Эмили? Всё еще слышишь меня, зачем-то слушаешь. Помнится, ты хотела связать ему шарф из звёздной пыли. Как успехи? Уже закончила? Не дари пока, подожди еще пару дней. Подожди пока он не бросится за край света, потому что сейчас он твоим шарфом удавится. Знаешь, ты опять начала ему сниться. Не хочешь покидать своего брата, правда, Сойка? Пытаешься ему помочь? Да, во снах он находит недолговечное спасение, но по возвращению в реальность… Он утопает в собственном море, как во снах, так и наяву. Но во снах он ловит пузыри с воздухом, пытается всплыть на поверхность. Тщетно, конечно, ибо якорь действительности держит его под водой, крепко зацепившись за корни создания. И ведь ты не одна ему снишься, не тебя одну видит сквозь тонны пресной воды. Он часто видит её. Но ты и без меня об этом знала, правда? Конечно, ты ведь очень сообразительная девочка…
Сегодня Таррагона плачет: рыдает взахлёб по ушедшим и уходящим, слезами приветствует приезжих и поздравляет оставшихся. Дождь бьётся о стекла, тарабанит по крышам и парапетам, стучится в двери, и всё в надежде на то, что его кто-то обнимет и приласкает. А некому больше любить этот дождь. Простывшая девочка-счастье с глазами цвета фантиков её любимых конфет и рождественских елочных игрушек уехала и больше никогда не вернётся. Теперь у неё свои ливни, свои грозы и ветра… У неё там своё счастье. Но, может, дождь и хотел бы пойти к ней, да ветер не пускает? Кто его знает, Эмми, кто его знает…

Он уснул под плач неба, с ним же и проснулся. Проснулся, когда было темно и солнце только лишь планировало восходить на престол, прогоняя тьму и его старую знакомую - луну. Оно так любит закрывать собой небо и звёзды, оно такое величественное, почти обжигающее своей важностью. Но пока оно лишь готовится выплыть из-за горизонта, одарив людей светом по собственной милости. Оно еще не знает, что его царственный выход будет испорчен плачущими облаками, полностью перетянувшими на себя всё людское внимание. Можно надеяться разве что на то, что солнце прогонит наглых обидчиков и всё равно одарит теплом землю. Земля скучает по солнцу. Она скучает по нему.
Твой Ворон сидит на кровати и смотрит в окно. Сегодня он вновь будет летать, как когда-то. Ты помнишь, как он порхал на лошадях? Помнишь его первую победу? Конечно помнишь, милая, зачем я спрашиваю… Но сегодня полёт будет долгим. И вместо живого коня будет что-то очень большое из алюминия и титана, что-то крылатое, но летающее исключительно на топливе. Сегодня Таррагона будет провожать его, она будет рыдать и умолять остаться. Но Ворон улетит. И даже если это будет стоять ему жизни… Всё равно улетит, навсегда покинув тёплую Испанию, оставив в ней прошлое. Он упорхнёт в объятья холода и печали, в страну дождя и ветра, где его встретит будущее.
Сегодня последний день аренды. В полдень здесь уже будет витать новый запах чужих духов, в холодильнике будут стоять чьи-то продукты, которые бы он в жизни не купил, на полках лежать чьи-то вещи других фасонов и размеров, в ванной будут стоять совершенно другие бутылочки, пахнущие как-то чересчур отвратно. Это место станет чужим. Оно уже впитало в себя их воспоминания, оно впитает и чужие. Такие места никогда ничего не забывают.
Но пока еще рано об этом. Пока еще рано для всего. Он сидит на кровати и смотрит в окно, тихо дыша и изредка вздыхая. Он молчит, слушая песню дождя, и думает о ком-то очень особенном. Эмили, ты ведь помнишь её, правда? Прошло всего полгода с тех пор, как она исчезла, а такое ощущение, будто прошла целая вечность… А? Что говоришь? «Вечность бесконечна»? Ха-ха, ну конечно! Как я мог забыть? Как мог… Скажи, мне, милая, ты чувствуешь вечность? Ты чувствуешь её вокруг себя? Чувствуешь? Чувствуешь… И какова она? Я уже давным-давно перестал её чувствовать, но ты… Скажи мне, на что она похожа? На «вечное ожидание» говоришь? Вот именно, малютка Эмми, вот именно…
Кажется, до рейса еще как минимум целый век. И хотя уже начало светать, время всё равно бежит так медленно, так медленно… Но он терпелив. Он всё еще смотрит на стекло и молча считает капли, стекающие вниз. Первая, десятая. Это сложно, ведь с каждой секундой появляются новые и исчезают старые, но он спокоен и сосредоточен. Пятнадцатая, двадцатая. Помимо дождя, отбивающего свой собственный ритм, квартира начинает наполняться посторонними звуками. На кухне громко тикают большие настенные часы, раздирая тишину на кусочки. Тридцать восьмая, сорок пятая. У соседки сверху проснулись дети и начали бегать. Наверное, то в ванную чистить зубы, то на кухню понаблюдать за тем, как мама готовит. Пятьдесят третья, шестьдесят первая. Кто-то снизу включил воду и набирает ванную. Слышно как гудит включенный телевизор. Разговаривают смешными голосами. Наверное, мультики. Восемьдесят вторая, девяносто седьмая. Сосед сбоку громко включил радио. Диктор о чём-то встревожено вещает на всю Испанию. Сотая. В комнате звонит будильник. Пора собираться.
Он силой стягивает себя с кровати. Ему не хочется уезжать, ему нравится Таррагона с её песчаными пляжами и тёплыми зимами, солёными водами Балеарского моря и улыбчивым народом. Этот город подарил ему очень многое, и он благодарен за это. Он знает каждую улицу и каждый закоулок, каждую крышу и каждую стену. Таррагона стала для него новой родиной, а сегодня он покидает её, бросая на растерзание новым приезжим и старым жителям. Она перестанет быть его городом. Именно поэтому ему становится немного тоскливо когда он выглядывает в окно и окидывает взглядом город. Прощай, мой старый друг, прощай…

И дождь будто бы сильнее бьет по стеклу когда он отдаляется от окна. Ставит чайник, готовит завтрак. Сложно было поначалу перестать ставить на стол две тарелки. Временами он всё еще достает из шкафчика две чашки, а затем, помотав головой, ставит одну обратно. Много чего изменилось без неё. Бесповоротно засохла пеларгония, и пропал циссус. Ровно как и нефролепис, агава, титония и крассула. Даже казалось бы бессмертный фикус и тот совсем зачахнул. Увы, цветы никогда не уживаются с мёртвой душой, дорогой Виктор.
Еда безвкусная, кофе недостаточно крепкий. И даже когда он уходит в душ, вода не в состоянии смыть весь этот налёт. После завтрака во рту остается странный привкус, который сложно убрать зубной пастой. Это что-то идущее изнутри, не имеющее ничего общего с ротовой гигиеной. Он полощет рот специальной жидкостью, так, чтобы занемел язык. Это уберёт странный вкус на пару часов. А там глядишь, и изменится что-нибудь…
Вещи уже давно собраны, их не так много. Но помимо его пожитков там есть еще кое-то. Кое-что, что она не забрала с собой, когда уехала. Забыла, наверное. Маленькая серебряная брошь в виде птицы с огненными, сине-зелёными и чёрными опалами. Подарок на… Что-то. Он много чего дарил, так и не вспомнишь… То ли на годовщину, то ли на праздник какой, а, может, просто так. Брошка лежит на полочке рядом с ключами, чтобы точно не забыть при выходе. Внешне квартира совсем не изменилась. Шкафы и ящики – вот что опустело. Снаружи этот маленький мир остался нетронутым, а вот внутри… Внутри он пустой.
Не включая свет, телевизор или радио, он одевается, не обронив ни звука, ни слова. И лишь в своей голове он незаметно для себя самого аккомпанирует песне дождя. С губ слетают лишь тихие вздохи, будто ему тяжело дышать, словно бы надоело жить. На этот раз он одевается тепло. Здесь, в Таррагоне +12 и дождь тёплый, а вот какова погодная обстановка в Норвегии? Он заглядывает в телефон и проверяет погоду в забытом самим временем городке Крагерё. -6… Где же тот серый вязаный джемпер с капюшоном, который она купила летом на распродаже?
Хороший джемпер, тёплый и красивый джемпер. Может, лучше было бы назвать это свитером. В любом случае, в нём на улице Испании будет в самый раз, ведь в Мадриде вообще +16. Может, в нём даже будет жарковато. В первое время, конечно. Так что он берет чемодан, билеты и пальто, а затем направляется к выходу. Нет, он не забыл взять с собой брошку, конечно нет. Она холодная, но до невозможности красивая. Он кладёт её в карман и, задержавшись на пороге несколько секунд, выходит из квартиры. Последний взгляд в прошлое и вот уже ключи поворачиваются. Он спускается по ступенькам, эхо от шагов разносится по всему парадному. Он забегает к госпоже Карле, отдаёт ей ключи и сердечно извиняется за цветы. Затем убегает на автобусную остановку. Он продал свой мотоцикл, так что до вокзала приходится добираться на автобусе. Большой и уставший железный конь увозит его на «конюшню» других железных животных. Поезд доставит его в Мадрид так быстро как сможет. Оттуда он вылетит в Осло. Рейсов в ближайший от Крагерё аэропорт просто-напросто нет. К сожалению, Эмми, сегодня даже время играет против него…
Уже ожидая на станции, он начинает нервничать, ведь нужный поезд всё никак не прибывает? И даже несмотря на то, что он опоздал всего лишь на десять минут, для Ворона ожидание было длиною в вечность. Да, опять мы о вечности, снова и вновь о старушке вечности. Кажется, она поджидает его за каждым углом, не правда ли, чудное дитя? Но вот поезд прибывает, сбрасывая один из тысячи камней на душе Виктора, будто бы это может хоть как-нибудь скрасить его существование…
Мимо окна мелькают различные виды на Испанию. В каком-то месте дождь прекращается, в каком-то – усиливается, а он думает лишь о том, как бы рейс не отменили из-за плохой погоды. Желая скоротать время, он достает из чемодана книгу, которую когда-то дала ему она. Её написал Клайв Стейплз Льюис и она называется «Лев, колдунья и платяной шкаф».

– Малиновка! – воскликнула Люси. – Малиновка улетела. Так оно и было: малиновка исчезла из виду.
– Теперь что делать? – спросил Эдмунд и кинул на Питера взгляд, в котором можно было ясно прочитать: «Что я тебе говорил?»
– Ш-ш… Смотрите, – шепнула Сьюзен.
– Что такое? – спросил Питер.
– Там, за деревьями, что-то шевелится… вон там, слева… Ребята во все глаза глядели на деревья. Им было не по себе.
– Снова зашевелилось, – сказала через минуту Сьюзен.
– Теперь и я видел, – подтвердил Питер. – Оно и сейчас там. Оно зашло вон за то большое дерево.
– Что это? – спросила Люси, изо всех сил стараясь говорить спокойно.
– Что бы оно ни было, – прошептал Питер, – оно от нас прячется. Оно не хочет, чтобы мы заметили его.
– Давайте вернемся домой, – сказала Сьюзен. И тут, хотя никто не высказал этого вслух, девочки вдруг осознали то, о чем Эдмунд прошептал Питеру в конце предыдущей главы. Они заблудились.
– На что оно похоже? – спросила Люси.
– Это… это какой-то зверь, – сказала Сьюзен. – Глядите! Глядите! Скорее! Вот оно.

За чтением время бежало незаметно. С тех пор как поезд проехал Кастельон-де-ла-Плана дождь не прекратился ни на секунду. Он стучал по стеклу, как взгляд человека отскакивал от слов на старой бумаге. Какая там страница? Сотая? Сто пятидесятая? А вон, гляди, уже проезжаем Аранхуэс. Значит, и Мадрид совсем рядом. Она стала чуточку ближе.
Мадрид встретил его хмурым небом и проливным дождём. Ветер избивал людей до дрожи в костях, наказывая тех, кто хотел убежать из города. Люди, спасаясь от холода, прятались под крышами, скрывались за стенами, оставляя ветер наедине с самим собой. Он пробыл под дождём всего минуту, и всё равно умудрился намокнуть, несмотря на все попытки укрыться от избиений ветра и дождя с помощью зонта. Погода не щадила никого. Даже тех, кто только приехал в этот чудесный город, решив посетить знаменитые курорты Испании зимой. Небу всё равно на кого попадают его слёзы: мужчины, женщины, старики или дети – какая разница? Никто не сумеет избежать своей мокрой участи…
До рейса всего полчаса, как же скоротать время? Дочитать книгу? Да нет… Кажется, вся книга насквозь пропахла ею, что просто-напросто не в состоянии скрасить ожидание. Воспоминания кидают в пучину тоски, возрождая в голове образы и силуэты. Спустя мгновение он уже во всём видит её. В каждом движении и статичном изображении, в каждом чужом лице и взгляде. Его начинает скручивать изнутри, будто кто-то выжимает мокрую тряпку, а тут и без того тошно. Один полёт займёт три часа, а потом еще из Осло в Крагерё добираться на автобусе, а это еще столько же по времени. Не опоздать бы, ой не опоздать бы…
«Курение вредно́!» - восклицала она, вздымая вверх брови и складывая руки на груди, всякий раз когда он тянулся за пачкой. Конечно, свет его очей печальных, конечно… Но как тут не закурить когда слышишь, что твой рейс ценою в жизнь откладывается еще на полчаса? Тут не то что курить захочешь, тут пить начнёшь и сопьёшься к чертям. Кажется, не только погода, а вообще весь мир против того, чтобы кое-кто уезжал. Что-то внутри разгорается, обжигая ум и сознание. Ему хочется рвать и метать, кричать и жаловаться на весь аэропорт, найти всех виновных и виноватых, но вместо этого он встаёт с неудобного стула в зале ожидания и выходит на улицу. Там по-прежнему идёт дождь и небо затянуто тучами. На него обижен весь мир.
Возле входа в здание аэропорта есть место, предназначенное для курения. Разумеется, туда он и направляется. Набрасывая вязаный капюшон, встаёт под прозрачный навес и, повернувшись спиной к реальному миру, достаёт из кармана заветную пачку. Последняя сигарета, повернутая фильтром вниз. Глупые суеверия. Наивные предрассудки. И всё равно он достаёт сигарету и загадывает желание с улыбкой на лице. Он смеется с самого себя. Как можно верить в такие вещи? Не будет никакой ссоры, если найти иголку на полу, чёрные коты не приносят несчастий, женщина с пустыми вёдрами ничего не значит, и переворачивание сигареты вверх дном, параллельно загадывая желание, ни к чему не приведёт. Но он всё равно произносит что-то в своей голове, и только после этого поджигает сигарету. Мотает головой и закатывает глаза, но всё равно где-то в глубине души надеется на то, что это хоть как-нибудь, да поможет…
Он готов смеяться, разрывая горло на миллионы кусочков. Ему хочется кричать, уверяя себя в том, что он не сумасшедший. Упасть на пол посреди зала ожидания и разрыдаться у всех на виду. Но чем короче становится сигарета, тем слабее полыхает пламя внутри. Еще пара тяг и оно совсем потухнет, оставляя его наедине со своим хладнокровием. В объятьях дыма, как бы странно это не звучало, дышать стало легче. Он остыл и вновь начал ощущать холод. Сигарета улетела в урну, а вместе с ней его и злость. Вытряхнув из себя пепел чего-то перегоревшего внутри, он направился обратно, ждать у моря погоды. Остановившись на мгновение возле больших стеклянных дверей, взглянул на печальное небо в поисках чего-то дарующего надежду и, вздохнув, скрылся в здании аэропорта.

Кажется, погода немного успокоилась. Свет, проходящий через большие окна, начисто вымытые чьими-то трудолюбивыми руками, приобрёл заметный золотистый оттенок. А это, смею заметить, в такую студёную зимнюю пору было крайне незаурядным явлением. Но, даже несмотря на это, время бежало неимоверно медленно. Пожалуй, это даже бегом назвать было сложно. Время лениво ползло по шершавым оболочкам реальности на своём облезлом пузе. Песни в наушнике быстро сменяли друг друга без постороннего вмешательства, но твердить о приятном времяпровождении было довольно трудно, учитывая частоту подглядываний за стрелками на часах. Но когда была объявлена посадка на рейс Мадрид-Осло, какой-то высокий черноволосый мужчина, напоминающий испанца только вялыми остатками загара, каким-то неимоверным образом оказался самым первым в очереди. Её личный смертный супергерой.
В салоне до неприличия шумно. Большей частью из-за того, что на борту слишком много детей по каким-то непонятным никому причинам. Или, по крайней мере, так кажется большинству взрослых здравомыслящих людей, поглядывающих то на ребятню, то на родителей взглядами полными различных эмоций. Кто-то смотрит на них с недоумением, кто-то видит в этом что-то очаровательное, а кто-то готов сожрать их своим раздражённым взглядом. Люди по-разному реагируют на то, что происходит вокруг. И только ему абсолютно всё равно. Он смотрит в окно, пробегая взглядом по контурам здания аэропорта, и бесшумно умоляет взлететь как можно скорее. Сдача багажа, таможенный контроль, паспортный контроль, контроль безопасности – это всё и так заняло достаточно много времени. Мадрид, отпусти уже птицу на волю…
Когда ты немного раздражён обязательными процедурами, которые тебе приходится проходить во время посадки на рейс, лучше попытаться отвлечься на что-нибудь другое и не забивать себе голову мыслями о том, что именно раздражает тебя больше всего. Но в меру того, что «отвлечение от окружающих проблем» для него звучит примерно как  «забудь про всё на свете, думай о ней, думай о том, что не увидишь её еще часов шесть», то  лучше уж покопаться в недостатках, скажем, контроля безопасности. О возможном крушении самолёта в такие моменты лучше не думать просто потому, что можно поймать себя на мысли, что ты бы с большей радостью утонул, сгорел заживо или разбился на тысячи маленьких кусочков, украсив остатки салона своими внутренностями, чем терпел что-то вроде такой моральной пытки как отсутствие возможности как можно скорее увидеть, обнять и зацеловать до потери пульса кого-то очень особенного. Это там кошка на взлётной полосе или кто-то обронил чёрный пакет?
Он вернулся в реальность, когда стюардесса уже заканчивала свой монолог о безопасном поведении на борту самолёта и действиях, которые нужно будет предпринять в случае, если «что-то пойдёт не так». Если осмотреть салон, то можно заметить, что есть свободные места. Их не то чтобы мало, но и не половина всех мест на борту. Почему же так мало людей желает увидеть какова Норвегия в это время года? Или существует какой-то странный фетиш, связанный с опозданием на свой рейс? Но разве это важно? Нет, совсем нет. А вот что действительно немаловажно, так это то, что загорелся знак «пристегнуть ремни безопасности», а значит, самолёт идёт на взлёт. Наконец-то.

Три часа. Три самых долгих и мучительных в мире часа. Дело было не в обслуживании – а оно, кстати, было очень даже приличное –, а скорее в том, что на борту самолёта нельзя курить и, соответственно, время автоматически растягивается и становится чуть-чуть мучительней, чем обычно. Ну, хоть чай они тут неплохой делают, и на том спасибо. Он отлично идёт под любой тошнотворный фильм, коих тут в избытке. А дрянные они исключительно потому, что либо мелодрамы с такой себе романтикой, либо ужасные комедии со странным стереотипным юмором, либо уж очень упоротые мультики. Где же все фильмы ужасов про крушения самолётов, спрашивается?
И как бы ему не хотелось думать сейчас о чём-то другом, всё равно рано или поздно любая мысль сводилась к одному – к ней. Даже изучение окружающих не приводило ни к чему хорошему. Рядом с ним сидела девушка. Молодая, лет двадцать пять, не больше. Она была красивая, но не такая как она. У неё были длинные и блестящие чёрные волосы, совсем не как у неё. Глаза её блестели цветом изумруда, напоминая о том, что только в её глазах, с которым не в состоянии сравнится ни одна галактика, можно утонуть. Её кожа была идеально гладкая, без единого волоска, родинки или шрама. А помнишь её кожу? Маленькие морщинки под глазами, бледные веснушки на руках, родинки на шее и ногах. Кожа не идеально гладкая, но мягче самого дорогого в мире шёлка. Маленькие шрамы и незаметные тонкие растяжки, которые видно только под определённым светом или углом. Она, должно быть, настоящая…
Сейчас он пролетает над Северным морем. Он еще не знает наверняка, но чувствует, что она уже совсем близко. Что там за окном? Что… Что это? Земля, дорогой Виктор, норвежская земля. И она приветствует всех вас своими чистейшими заливами, окаймленными высокими отвесными скалами, своими фьордами, оставшимися стране в наследство еще со времён ледникового периода. Осталось еще чуть-чуть, и совсем скоро самолёт приземлится в аэропорту Осло, чтобы эта прекрасная сторона смогла утащить всех и каждого в свои холодные объятья.
При любой посадке всегда присутствует добрая доля тряски по различным причинам, которая в этот раз здорово помогла ему придти в себя. В очередной раз. Замечает ли он, что в последнее время стал часто выпадать из этого мира? Конечно же нет, ведь это абсолютно неважно. Эх… Малютка Эмили, скажи, почему твой брат такой отчаянный? Почему вырвался на край света ради неё? Почему угрозы его не пугают? А почему смерти не боится? Глупый, глупый Ворон…

Эмми… Ты… Ты слышишь? Что это? Это… Это смех? Смех! Это смех! Здесь люди живые, Эмили! Они улыбаются, встречая родных и близких, прилетевших вместе с ним. Они утопают в объятьях и поцелуях, где-то даже льются слёзы счастья. Ты же слышишь это, Эмми? Слышишь ведь? Ты слышишь всё, конечно… А ты слышишь как он молча уходит прочь? Слышишь, как вздыхает, упираясь взглядом в матовый пол этого громадного помещения? И, забирая вещи, тихо сопит под нос, будто ему тяжело их поднимать, хотя их бы и ребёнок смог взмести над головой. Как шаги, эхом раздающиеся по его сознанию, становятся всё громче и громче по мере приближения к выходу. Как шелестят купюры когда он меняет деньги. И как, выйдя на улицу, чувствует холод, обдающий обжигающим синим пламенем, и медленно надевает пальто. То самое дурацкое чёрное пальто.
Он направляется на автобусную станцию, где его ждёт автобус, направляющийся в Кристиансанн через Крагерё. Или скорее это он ждёт автобус. Сегодня всё опаздывает, а он так хотел успеть вовремя. И когда он заходит в прибывший автобус с надеждой, что следующие три часа пройдут незаметно, усаживается возле окна. Он в очередной раз убегает в мало кем понятый и признанный мир. Мир, который когда-то подарил ему «отметины». Эмили, ты помнишь, как я рассказывал тебе о его татуировках? Ты знаешь, он планировал сделать еще несколько. И сделал одну примерно месяца два назад. Возможно, когда-нибудь я тебе о ней расскажу. Когда-нибудь… Мы ведь не взрослеем здесь, правда?
Даже просто путешествуя по Норвегии по трассе и видя её из окна, можно быть сражённым наповал красотой этих мест. Кажется, что кто-то выдернул пару страниц из толстой приключенческой книги, и скоро из-за угла выползет гидра, с которой сразится смелейший из местных рыцарей. Может, в небе за облаками скрываются самые настоящие драконы? Или в водоёмах водятся русалки? А вон та птица на дереве – то не феникс случайно? Почему же по улицам городов не ходят фавны и минотавры? Ах, наверное, это всё скрыто от зорких глаз туристов, в то время как коренные жители прячут грифонов на задних дворах и пасут стада единорогов. Это место волшебно. Оно так подходит ей…

Уж не знаю, насколько быстры были колесницы, но что-то мне подсказывает, что чисто по ощущениям они были раза в три быстрее этого автобуса. Плейлист был исследован вдоль и поперек ровно два с половиной раза, а в левом наушнике замечено странное шипение. Была посещена запретная секция, представляющая собой отдельную папку с её  песнями, из-за которой юному Гарри потом было не по себе. И всё же три часа были успешно преодолены, несмотря ни на что. Когда автобус остановился, он сошёл с небес на колёсах на твёрдую землю. Вдыхая полной грудью можно заметить некоторые сходства воздуха здесь и в Таррагоне. Оба города портовые, моря под боками. И это отчетливо видно как по климату, так и отлично чувствуется лёгкими. Прекрасное ощущение - чувство дома.
Он направляется в отель и постепенно проникается местной атмосферой. Всё такое холодное, всё вокруг в серо-голубых тонах, и только дома отдают теплом. Сказать, что тут присутствует дух американской мечты всё равно, что оскорбить этот город. Он слишком особенный, слишком яркий. Живописно и спокойно, пускай немного хмуро и прохладно. Всё-таки даже в таком очаровательном месте зимой веет лёгкой печалью, но он живой.
Он добирается до маленького и ничем не примечательного отеля, бросает там вещи и направляется на работу. Будущую, нынешнюю… На свою работу. Место совсем рядом, туда можно добраться пешком за пятнадцать минут. И он спешит туда, спешит к ней. Неосторожно перебегая дорогу, ловя на себе разные взгляды, впитывая абсолютно всё вокруг. Руки в карманах. Он немного волнуется, водя вальцами по маленькой серебряной птичке с огненными, сине-зелёными и чёрными опалами. Её птица. Его птица.
Успев выкурить по дороге сигарету, он добирается до места назначения. Немного замедляется у входа, окидывая взглядом здание снаружи и заглядывая внутрь через большие окна, обрамлённые, наверное, подделкой под дорогое красное дерево. Весь мир останавливается на долю секунды, когда он замечает копну рыжих волос. Распахивается дверь, звенит маленький колокольчик над дверью и всё вокруг вновь замирает. Он поднимает глаза на небольшой второй этаж уютного кафе и сам не замечает, как задерживает дыхание. Она здесь, возвышается над всеми, подобно богине, решившей спустится на эту грешную землю по непонятной даже ей самой причине. А он стоит у её ног. В том дурацком чёрном пальто.
Мистер Блэквуд, мы Вас ждали.
Он было перевёл взгляд вниз, на женщину, приветствующую его стоя за стойкой. Высокая и светловолосая мадам на третьем или четвёртом десятке своей жизни. Сложно было сказать, сколько ей лет, ведь выглядела он отлично и очень даже молодо. Хозяйка этого кафе миссис… Миссис… Как же…
Миссис Эдегор, прошу простить за опоздание. Рейс задержали и я…
Он не успел договорить, ведь его прервал громкий внезапный грохот, будто что-то уронили на пол. Глаза мгновенно метнулись вниз. Он увидел её слёзы и потёкший макияж. Эх, Миша, я же говорил, что тебе нужна водостойкая тушь, но ты меня никогда не слушала… Впрочем, уронила и чёрт с ним. Там ведь мало чего было, а бокал новый можно спокойно купить… Почему ты плачешь, девочка-солнце?
А он даже забыл, что нужно периодически дышать. Немного опрометчиво, конечно, но то пустяк на самом деле. Скорее машинально, чем преднамеренно он заскочил на второй этаж, практически перелетев через большинство ступенек винтовой лестницы. Ветром проскочив через столики и стулья, он оказался рядом даже быстрее какой-то барышни, собравшейся помочь ей собрать осколки.
Давайте я соберу. Порежетесь еще, а всякому хорошему кондитеру нужны целые пальцы.
Борясь с неимоверным желанием поднять глаза, он собирает осколки и складывает на поднос. Будто бы собирая свой собственный маленький мир по крупице, он собирает с пола даже самые маленькие кусочки без опаски загнать стекло в руку. А когда она полу ничего не остаётся, отрывает взгляд от подноса и смотрит на неё так, как смотрят только на самое дорогое в мире сокровище. Его сокровище.
И не плачьте, пожалуйста, это всего лишь разбитая посуда.

Я отвечу: «А ты?». И повиснет молчанье.
Нам обоим известно, слова не нужны.
Замерев, я боюсь потерять очертанья
Силуэта на фоне кровавой луны.

Виктор, ты постоянно меняешь прически. Тебе не нравится, Миша? Ты часто задавал глупые вопросы, но я снова и снова отвечаю тебе: мне нравится в тебе все, я люблю тебя любым. Я люблю тебя сонным, когда ты только встал, натирая глаза до красна. Я люблю тебя злым, когда ты не замечаешь, что твои ноздри раздувают. Я люблю тебя растерянным, когда ты слегка приподнимаешь плечи. И смущенным я тебя люблю, тогда кровью наливаются твои скулы. Я люблю тебя читающим грустные книги, я люблю тебя возбужденным и остывшим одновременно, словно ты боишься, что сейчас я в твоих руках растаю. Ты так редко улыбаешься, по-настоящему, но твоя улыбка так дорога мне. Ты весь словно светишься изнутри, мерцая алебастровой кожей. Словно сотканный из лунного света.
Ты снова поменял прическу, я заметила это сразу. Набил ли новые татуировки? Поменял ли пирсинг? Твое тело всегда было, словно неправильный атлас, словно я не узнаю моря и страны. Реки-вены сильно проступают, разводя синеву на коже, словно если я прикоснусь еще раз, то ты покроешься ледяной коркой. Не покрываешься, наоборот, горячее, чем я. У меня всегда были ледяные ладони и ноги, ты замечал? Ты замечал это, когда я переплетала наши ноги, чуть ли не спихивая тебя с кровати? Ты замечал это, когда я обвивала руками твою шею? Ты такой высокий, даже когда я на каблуках. Но ты не любишь мои каблуки, нарочно закидывая на самые верхние полки, чтобы я как ребенок тянулась к твоим губам. Виктор, ты так эгоистично забрал мое сердце, а я ведь просто хотела тебя научить жить. Просто жить, а не чтобы ты не мог представить свою жизнь без меня. Извини, я поступила ужасно, но это лучшая моя ошибка в жизни. В её выражении было что-то решительное, что говорило о том, что она увидела его в этом мире, и теперь будет видеть всегда. Просто однажды я встала чуть раньше, чем обычно. Просто однажды я улетела от Ирэн чуть раньше, чем обычно. Просто дикий зверек, дитя книг и восточного ветра, поющего мне серенады и тянущего за подол платья вниз по склону к морю.
Но когда человек, твоя душа, появляется там, где не следовало бы, твой мир словно лопается. Словно стеклянный шар, в котором вода и снеговик со снегом, подкатывается к краю стола и падает. Я же говорила, не приезжай, тебе нельзя. Ноги подкашиваются.
миссис эдегор, прошу простить за опоздание. рейс задержали и я…
И ты дурак! Деймон Виктор Блеквуд, ты дурак, дурак и еще сто раз дурак! Мне хотелось кричать это ему со второго этажа, словно принося приговор, но я лишь опустила взгляд на то месиво, которое осталось от мороженого. Я вытирала тыльной стороной ладони слезы, оставляя посеревшие следы на светлой коже, а после подоспела и другая официантка с ведром и шваброй, осторожно убирая мороженое. Все люди снова отвлеклись на разговоры между собой и еду, что немного меня расслабило. Мне было ужасно стыдно, и я не могла с этим ничего поделать. Мне часто бывало стыдно, но еще чаще мне было забавно до чертиков, словно я обезьянка, которая заводится ключиком.
давайте я соберу. порежетесь еще, а всякому хорошему кондитеру нужны целые пальцы.
А я смотрю на него, как завороженная, словно в жизни не видела человека красивее. У тебя всегда были такие густые, насыщено-черные ресницы, и я не знала, заснул ли ты, или просто задумался, пока не начала прислушиваться к твоему дыханию. У спящего тебя оно меня успокаивает. Размеренное, слегка сопящее. Ресницы подрагивают, когда тебе что-то снится. Она чувствовала жар, исходящий от него; он, казалось бы, мерцал вокруг него, как пламя погибающей звезды. И ты понимаешь взгляд на меня. Не смотри так, я не выдержу.
и не плачьте, пожалуйста, это всего лишь разбитая посуда.
Глупый, это мой мир рвется на куски снова и снова, а ты смотришь так, словно ничего не случилось. Словно не было тех шести месяцев и тысяч километров. Словно над нами все тоже приветливое солнце Таррагоны, а мы прячемся от моего дяди, чтобы он не узнал, какая связь между тренером и его ученицей. И только в моем взгляде вся горечь и тоска. Ты никогда не видел этот взгляд прежде, словно я Хатико, который девять лет ждал своего хозяина... И дождался. Броситься бы тебе на шею, вдыхая аромат мыла. Я чувствовала твой запах, похожий отчего-то на аромат черного перца, — необычный, приятный и терпкий. Ты пах туманом и тяжестью грозовых туч. И я вдыхала тебя, словно ртутного.
Спасибо.
Слово, словно бабочка, срывается с моих уст и так же легко растворяется в воздухе. Я подскакиваю, сконфуженно улыбаюсь и удаляюсь за куханную дверь, чтобы раствориться в жаре плит, а не огне, который охватил мое лицо. Он был болезненно великолепен. Я судорожно выдыхаю и вытираю разводы туши вокруг глаз, становясь все более настоящей. С короткими ресницами и легкими синяками под глазами, только их сейчас плохо видно из-за покраснения от соленых капель моего внутреннего океана, который друг увеличился, пытаясь затопить меня. Но знаешь, Виктор, я все же заметила, что ты забыл дышать. Мне до чертиков нравится, что из-за меня ты забываешь дышать.
Виктор, ты постоянно меняешь прически, но эта была самая лучшая, которую я когда-либо видела на тебе. Может, потому что твои черты начали смазываться даже на фотографиях? Отсырели, потемнели. Может, потому что эта та прическа, которую я не могу прямо сейчас взять и растрепать, чтобы каждый волосок смотрел в разные стороны, а ту хмурился, ибо очень любишь свои прически. Не больше, чем меня, но они у тебя появились раньше. Из уважения к старшим, Миша, не делай так. Но история повторяется, как заевшая, но любимая пластинка.
Встаю обратно к плите и заливаю тесто, которое уже поднялось, в формочки, чтобы потом запихнуть в духовку и начать взбивать крем. Это отвлекает.

Знаешь, Эмили… Возможно ты умерла слишком рано и не успела понять одну из самых важных вещей – в этом мире нет ничего идеального. Ну вот совсем. У планеты и природы всегда были, есть и будут тёмные стороны, тёмные пятна на их репутации. Но это ничего, ведь это – то, какими они должны быть на самом деле. Не слушай мечтателей, которые рассказывают о том, насколько идеален цветок или дерево, озеро или море. Это лишь фальшивый образ, созданный наивными любителями символизма. И люди тоже далеко не совершенны. Их общество, взаимоотношения, взгляды и действия… Всё это – один сплошной косяк, лишенный для исправления потомкам. И на всё это смотреть страшно. Иногда сидя здесь, в Пустоте, хочется как-то это изменить, только вот сделать уже ничего нельзя. Всё катится к чертям как снежный ком, а нам остаётся только наблюдать и слушать, молча смирившись с фактом. Фактом того, что совершенство нынче не в моде.

Не существует идеальных людей. Пока ты не влюбляешься в них… Бедный Виктор. Знаешь, Эмми, а ведь он знает, что утопает в океане недостатков, но чёрт… Они стали его любимыми чертами. Он захлебнуться ими готов, лишь бы она была рядом. Лишь бы его море идеальных изъянов всегда было рядом. Её горящие волосы немного жестковаты на ощупь и всегда пахнут весной. Её глаза цвета битого стекла, в которых хочется утонуть. Утонуть в море разбитого стекла, окрасив реки слёз в красный цвет. Он бы стал для неё закатами и рассветами, облаками и океанами, дождями и туманами… Он стал бы всем и одновременно ничем. Он стал бы, если бы уже не был…
С её губ слетает скупое спасибо, звучащее одновременно пышно и сухо, и он делает первый вдох за целую вечность, что смотрел в её глаза. Глаза, полные самого дорогого. Он видел в них виды на родные земли, на чужие места, на самые прекрасные города мира. И заметил что-то в глубине, под горой пуховых подушек и шерстяных носков, шелковых покрывал и лепестков диких полевых цветов. Что-то – нечто – холодное и печальное. Что-то, чего там раньше не было. Он коснулся его взглядом, и это нечто ударило его в ответ. По спине прошлась орава мурашек, обдавая холодом до дрожи в пальцах. Он иногда видел нечто похожее в собственном отражении. Да, это всё еще была его Миша, только вот что нового появилось внутри? Изменило ли это её? Ему хотелось укутать её пеленой тёплых объятий, поцеловать в макушку и тихо спросить, всё ли хорошо. Он так хотел спросить какого цвета облака…
Она вскочила и исчезла так же быстро, как появилась в его жизни. В мгновение ока копна рыжих волос скрылась из виду, и было слышно, как захлопнулись двери на кухню. Он поднялся медленно и неуверенно, сбитый с толку её милостью. Она была такой же, как и прежде, скованная чужими взглядами. Какая-то барышня выхватила из рук поднос с осколками былого величия, улыбнулась и попросила его спуститься на первый этаж. Внутреннее оживление заставило Виктора улыбнуться в ответ своей фирменной ненастоящей улыбкой, и он, перешагнув через смесь слёз и ванильного суфле, спустился по винтовой лестнице, напоминающей ему такую же лестницу из его старого дома. Это место само по себе напоминало дом – тёплый и уютный, полный только хорошими воспоминаниями. Наверное, слёзы Миши были далеко не первыми для этого места. Некая солоноватость воздуха всё-таки присутствует. Но вот были это слёзы радости или печали наверняка сказать трудно.
Хозяйка кафе, такая приятная женщина, рассказывает ему об этом месте. Пока она говорит, ему становится жарко, и он снимает своё дурацкое чёрное пальто, не забыв закатать рукава. Он внимательно слушает, стараясь не отвлекаться на окружающих, но его взгляд неудержимо метается на закрытую дверь, прячущую за собой безрогую Лилит. Он чувствует, как его спину заживо сжирают взгляды. И таки правда, на него смотрят две официантки, разносящие заказы и перекидывающиеся друг с другом парой слов. Но он не оборачивается, он слушает, ему интересно. И знали бы эти барышни, что он никогда не обернётся. Он будет делать вид, будто не знает девочку в слезах и муке, и, нежно обнимая, даже и не вспомнит о том, что в этом мире существует кто-то еще.

Его проводят в некое подобие раздевалки, где он оставляет пальто, а затем показывают рабочее место. Небольшой кусочек рабочей поверхности, на которой нет муки и капелек шоколада. Место в углу, рядом с дверью и окном в бар, чтобы удобнее было подавать кофе. Здесь есть всё, что ему нужно: разные виды кофе, чашки, кофемашина, конфорки, посуда и самое главное -  заоблачная мечта с самой милой в мире улыбкой. Он делает вид, что не поглядывает в её сторону, когда изучает новое рабочее место, но мы ведь знаем, Эмили, что это далеко не так…
Эх… Променять соревнования, кубки, медали и овации толпы на тишину норвежского городка и сладкий запах булочек с корицей. Наверное, оно того стоило, да? Она улетела и увезла с собой не только его сердце. Она утащила все краски, оставив его в черно-белых набросках карандашом. Интересно, помнит ли она этот свитер?
Он делает свой первый кофе в этом месте. Небольшая кухонька, предназначенная только для выпечки кондитерских изделий, мгновенно наполняется ароматом кофе. Запах молотого кофе начинает бороться с благоуханием ванили. Два совершенно разных аромата танцуют, переплетаясь и сливаясь воедино. Битве этой конца нет, как нет и победителя в этой войне. Они все проигравшие. Павшие на колени перед совершенно новым запахом, образовавшимся впоследствии слияния тех двоих - порождения кофе и ванили.
В суете и работе проходит время. Они прикидываются, будто не знают друг друга, будто не подглядывают друг за другом украдкой. Они играют в непонятную игру, зачем-то борясь с диким желанием утонуть друг в друге. Работа ли всему виной? Ты что, они же еще совсем дети. А вот и свободная от заказов минутка. Он вздыхает, а затем оборачивается, чтобы во второй раз посмотреть прямо ей в глаза, не убегая от неизвестности. Ему так хочется сгореть.
Не хотите кофе? - поинтересовался он так, будто дело было и вправду только в кофе, - Даже не думайте отказываться, Вы должны попробовать моё латте с карамелью. Не дожидаясь ответа он начал готовить. Было время попрактиковаться дома. Он сделал всё настолько быстро, насколько ему позволяли сами границы пространства и времени. И в конце, вливая в небольшую фарфоровую чашку молоко, нарисовал на поверхности сердечко. Первое и единственное кофейное сердце за весь день. Он передал ей чашку в руки, якобы случайно коснувшись ей пальцев, таких же холодных, как целый космос.

Не оброните только… – и он улыбнулся, как вот уже полгода не мог сделать. Его губы растягивались в беззубой улыбке всякий раз, как он получал её письмо, и, перечитывая раз за разом, разбирал и откладывал в памяти местами косой почерк и отрывки, написанные на скорую руку. Его взгляд слетел с её арабесковых глаз, прошёлся по полу и вернулся к кофемашине. Он заварил себе не скорую руку чернейший кофе, от терпкости и горькости которого сводило скулы, и пил его как воду из-под крана. Он сжимал зубы до скрежета после каждого глотка – уж очень хотелось сжечь лёгкие.

«Это вовсе не кровь, это облако пыли.
Безнадежный романтик, к чему символизм?
Все так просто – а люди давно позабыли,
И фантазии стерли реальную жизнь».

http://se.uploads.ru/RepfC.gif

Отведи меня в церковь, ты знаешь, чего я хочу.
Я никого не хотела так сильно, как тебя. Каждую частичку, каждый изгиб. Я хочу считать тебе выступающие ребра и позвонки, когда ты выгибаешься, словно Кот. Я хочу переплетать наши длинные пальцы, чувствовать каждый твой тяжелый вздох, твое сопение на моей голой ключице. Ты был соткан из пластины серебра. Этими нитками вышивали цветы на платьях, я же вышивать буду череп и кости. Я буду выводить узор бокала и белого вина.
То, что осталось от его души сейчас стоит сотен тысяч душ обычных людей.
Расскажи о том, как я слала тебе письма. Ты так же как и я бежал на почту, дожидаясь очередного конверта? Бежал же, сбивая дыхание, когда на тебя чуть не наезжала машина, а ты все бежал. Я прятала письмо в сумку, и мое сердце неровно щебетало, ибо я открывала его только с приходом домой. В полной тишине, сидя на полу и аккуратно вскрывая конверт. А после захлебываясь в слезах. Виктор, у меня была проблема, есть и сейчас. Я не умею читать письма и сообщения. Я умею только слушать. Я хочу слышать твой голос, обнимать тебя, когда ты говоришь что-то милое. Ты редко говорил что-то такое, держа это в себе. Мне хватало твоего взгляда, твоего жеста. Знаешь, в индийских танцах есть более ста разновидностей взгляда, которые что-то передают.
Ты изучал индийские танцы?
Я бы посмотрела на тебя в сари.

Ты будешь жить без него и точка! Он тебе не пара, ты уедешь, раз он не отстает!
Он мог сделать Виктору больно, больше чем больно. Я больше чем уверена, что мой отец умел хорошо скрывать убийства. Но это не шло в сравнение с тем, что я сейчас испытывала. Я поняла, почему люди говорили о сердцах «разбитое»; я чувствовала, как будто мое было сделано из треснувшего стекла, и осколки походили на крошечные ножи в моей груди, когда я дышала. Представить свою жизнь без него, говорил отец…
Я не могла представить. Я рыдала, сгибаясь пополам, утыкаясь в волосы, которые еще с утра хранили аромат его одеколона. Шутливо брызнул? Не говори такое, Виктор, ты слишком ревнив и серьезен.
И если уж выбирать между смертельной разлукой и разлукой смертью, я выбрала первое. Смотрела на отца с тем призрением, которое познала лишь в тот злополучный момент. В тот злополучный момент я кидала вещи в сумку с диким остервенением.
В тот момент по зеркалу пошли трещины, в тот момент я сломалась.

Так.
Однажды.
Меня уничтожила любовь. Любовь уничтожает, она делает это профессионально и хорошо. Ты можешь иметь стальную выдержку и ноль эмоций, но однажды появится тот человек, который будет в твоей груди создавать бурю, диссонанс. И истинное счастье будет только тогда, когда он будет дома.
Так долго, как я смогу мечтать, я буду мечтать о тебе.
Я десятки раз переписывала письма тебе. Сотни раз перечитывала. Я боялась, что напишу что-то не то, что заставит тебя рвануть сюда.
Порезалась.
Очень скучаю.
К нам на работу устроился парень-балагур.
И все. Ты сразу тут, чтобы заклеить порез, обнять и попутно отодвинуть Жана в другой конец кофейни. Знаешь, как в мультфильмах. Ногой.
Иногда я о тебе совсем даже не думаю. Например, сейчас, когда смотрю в окошко двери, как ты ходишь по залу за управляющей. Я прикасаюсь к стеклу пальцами, встаю на носочки и хмурюсь, когда официантки улыбаются ему. Он мой… Был моим всегда.
Это клокочущие слово «всегда».
Мне страшно, Виктор, страшно, что ты изменился так же, как и я. Я панически боюсь факта того, что мои перемены оттолкнут тебя. Что моя паранойя и испачканные в сладком пальцы будут тебе не в радость. Что твои смоляные волосы будут трогать чужие пальцы, что по улицам ты будешь гулять с другим человеком.
Я надеялась, что ты найдешь себе другую, что забудешь меня, что кто-то совершенно другой станет твоей отрадой. Я надеялась, и эта надежда крошила мое сердце раз за разом. Он исчезает с моих глаз, и я возвращаюсь к тому, чтобы достать торт и слоем наложить на него крем, а после присыпать шоколадом. Режу на шесть равномерных частей, делая розочки. Как только я отвлекаюсь, мои руки начинают дрожать.
Ты видишь, до чего довел меня?
Ко мне каждый раз, словно пташка, прилетает Мари, чтобы забрать сладости. Она шутила, что я обязана сделать что-то для нового работника, как делала это всегда, но я не знала, что ему подобрать. Он не очень любил сладкое, ведь так? Он не любил сладкое так же, как я крепкий кофе. На момент нашей встречи он умел делать только крепкий кофе, и я не знаю как он изменил своим принципам. Но я безмерно любила вкус кофе, который застывал на его бледных губах.
«Каждый поцелуй был другим, каждый поднимался все выше и выше, как искра, как растущий пожар: быстрыми нежными поцелуями, он говорил, что любит ее, долгими, медленными и почтительными поцелуями говорил, что она должна доверять ему, игривыми и легкими поцелуями, что он все еще имеет надежду, обожающими поцелуями говорил, что он верил в нее, как никто другой.»
Кофе? Ты, верно, шутишь. Я хочу тебя. Хочу умереть несколько раз подряд, пока решаюсь взглянуть на него и не расплакаться снова. Словно агнец божий на заклание. В конце концов, когда я обнимала тебя, когда с неба падали перья, когда ты каждый раз взлетал, я видела только тебя. Я думала о тебе, мои корабли бились о тебя, как о скалы. В этом море не было спасения утопающим, особенно тем, которые привязаны друг к другу короткими звенящими в ночи цепями.
У моей зимы темные волосы. У моего смерча темное прошлое. И я не могу разделить с ним это прошлое, ибо теперь я его часть. Я оставила свое сердце в твоих льдах, его так колют снежинок узоры и кутают вьюг завывания, чтобы спрятать от чужих глаз. Мой Снежный Король, ты глуп и жесток. Мой Мальчик изо Льда, ты проклял нас на вечные муки. Мой. Я лишь улыбаюсь, ибо, правда, хочу попробовать твое кофе. Ты никогда не умел делать кофе. И ты сделал его с той скоростью, которую я не ожидала от тебя. Прошло полгода, а ты так поменялся, что не удивительно. Меня не обжег кофе к чашке, меня обожгли твои горячие пальцы, словно огонь облизывающий лед. А ты все шутишь, когда я выглядываю в окна моей темницы и выдыхаю.
Очень вкусно.
Хрипло шепчу я, словно кто-то сжал мое горло, когда я увидела твою улыбку. Скажи, ты так улыбаешься только мне? Прошу, скажи, что да. Скажи, что я твоя единственная и никогда не отпускай. Отведи меня в церковь. Сгори там, как однажды сгорел, мое солнце. Ты сияешь ярче, чем кто либо. Чем я. Я делаю еще один глоток и улыбаюсь. Это было приятное и очень сладкое удивление. А после он ушел обратно к себе на рабочее место, мне оставалось лишь сверлить его спину взглядом. Словно кусок льда проглотила и теперь морозит изнутри.  Наливаюсь свинцом, удары сердца - словно кувалдой по столу.
Никто не ожидает, что беря этого человека в руки, он резко рассыпается на тысячу острых осколков. И вот ты стоишь посреди этих осколков и не знаешь куда пойти, ведь стоишь то босая.

мне не хватает воздуха,
кофе, стихов и прозы и
слишком густым становится сонный ночной туман.
я до весны не выдержу,
просто к чертям замерзну, но
эта зима случилась и
поздно срывать стоп-кран.

http://se.uploads.ru/X96FP.gif

http://se.uploads.ru/xcJID.gif

лучше меня не спрашивай,
как я {совсем нет выхода,
но я ведь вряд ли выдам и
снова придется врать}
я привыкаю к холоду и умирать на выдохе
да и вопрос 'как выжила?' лучше не задавать.

Кафе закрылось, а рабочий день подошел к концу. Я осторожно убирала свое рабочее место. Из большой любви к своему делу и заботе о уборщице, как бы странно это не звучало. Я забираю из раздевалки свое пальто и рюкзак, закрываю шкафчик на ключ и выхожу через черный вход. Забавно, что из всех работников я наткнулась именно на тебя. Ты меня ждал? Меня ли? Не стоило, та Миша потерялась в теплых испанских днях. Я заправляю прядь за проколотое ухо и слабо улыбаюсь.
Где ты остановился?

Извините, Ваша ли это любовь? Она нагадила мне в душу.
Стоило бы научить его умирать. Умирать не один раз и не два. Умирать постоянно, умирать периодически. Умирать всякий раз, перелистывая фотографии в телефоне слишком далеко и заходя в тот смертельный раздел с улыбками. Умирать в очереди за счастьем, случайно почувствовав и поняв, что духи у девушки перед тобой точно такие же, как и у кого-то особенного. Слишком особенного.

Ты бы рассказала ему, как нужно правильно сгорать, лёжа в холодной постели и чувствуя запах горелого жаркого, сомневаясь, стоит ли вообще вставать с кровати и спасать что-то настолько пропащее. И как бы задохнуться дымом одной только сигареты, которая была порой более нужной, чем свежий воздух. Чего стоит только захлебнуться потоками убийственной реальности и потеряться в багровом ливне тоски и печали. Эмили, тебе бы стоило рассказать ему всё…
Голос. Ей голос так изменился... Или это кто-то сдавил её горло? Кто-то, или скорее что-то, с чем голубоглазый ворон был хорошо знаком. Даже слишком хорошо. Это было что-то, что душило его самого каждый божий день и каждый чертов раз, когда он вспоминал. И память сыграла с ним злую шутку. Она разыграла так, как удавалось только ей одной. Память и Время, Судьба и Жизнь – они все в сговоре, все против него. Целый мир, перед которым он стоял на окровавленных коленях, а под ними сплошная грязь да кости. Это всё просто грязь и кости.
Она знает, как его дёргает, когда Виктор злится, но видела ли она, как его сжимает, когда она трогает его душу? Кости ломит, и ноги почему-то болят. Пальцы сковывает и куда-то в спину колет. Это всё к дождливой погоде. Только на его улице вот уже полгода идут дожди и гремит гром. И уж шесть месяцев как он потерял зонт.
Собери себе улыбку из выбитых зубов, он всё равно улыбается только тебе. Сделай из них ожерелье и носи как украшение. Примерь его шрамы, они тебе очень пойдут. Выложи себе красную дорожку из татуировок и укрась её сталью. Забери всё, что осталось от его души, оно ему всё равно больше не нужно. Подари ему в знак благодарности лекарство. Лекарство от себя. Сделай вид, будто всё хорошо. Солги, что поможешь. Он не должен знать, что лекарства не существует.
Маленький кусочек стола остался нетронутый временем, словно никто за ним сегодня не работал. Всё чистое и вымытое, расставленное в точно таком же порядке, как и утром. Нигде нет ни единой пылинки. И только на полу маленькая кучка рассыпанного кофе, аккуратно смещенная в угол мужским ботинком. Человек-невидимка. Он исчез из виду местных пассий даже быстрее, чем мысль о новом сотруднике вновь вернулась в их забитые мусором головы. Они все такие неправильные, они все такие чужие. От таких только убегать и нужно.
Без вещей и отчаянья, в одном лишь дурацком чёрном пальто, он стоял возле чёрного входа, надеясь, что сотканная изо льда и пламени, как мышь, убегает через пыльную щелку в стене. Обожженный, бездушный бездомный. Нужна ли там запятая? Поставьте, если хотите. Он всё равно будет стоять и нервно курить, крутя в руке серебряную птицу. Монстр, боящийся упустить свою рыжеволосую Белль.
Когда дверь открывается, он прячет брошь в карман. А вдруг это не она? Он немного отворачивается и делает вид, что бросает взгляд на выходящего инстинктивно, скорее систематически чем в меру интереса. Но глаза наливаются горячей карамелью, когда он замечает рыжие волосы. Она похожа на Ариэль, только с ногами и говорящую. Ей не хватает разве что вилки в волосах, былого блеска в глазах и настоящего принца, а не двухметрового чеширского кота. Видит Бог она достойна лучшего, но ты же знаешь, что бога нет…

Он следил за каждым её движением, будто боялся упустить что-то очень важное. Да, конечно, он заметил проколотое ухо. Внешне изменилась ли? Да не особо. Разве что микроскопические морщинки под глазами стали чуть глубже и заметнее. А вот гусиные лапки, появляющиеся, как известно, от настоящей улыбки, кажется, и вовсе исчезли. Что случилось с тобой, радужная?
Где остановился? В твоей голове, милая. Но у вас взаимный договор, ведь ты пустила корни в его сердце, так что всё хорошо. Вам осталось заплатить друг другу за аренду. Чем будете расплачиваться? Наличными? Кредиткой? Поцелуями? Объятьями? Или же душевным молчанием…?
Отель тут есть в паре минут ходьбы, – отвечает он так же тихо, боясь спугнуть тишину - По факту бездомный. Его сжимает в очередной раз. Кажется, это видно со стороны. Но что поделать, когда не можешь дотянуться до солнца. Она как бабочка, которую нельзя держать в руках, потому что потом она не сможет летать. И ему остается докуривать сигарету, копаясь в мыслях и перебирая слова. Венерина мухоловка.
Тебе идёт. Очень. Она знает, о чём он. Конечно, знает. Ей бы пошло всё на свете. Пирсинг, татуировки, слишком большая одежда, любая прическа. Даже новая любовь. Она бы смотрелась прекрасно, это было бы божественно. Но чёрт, не всем так везёт…
Он докуривает и бросает остатки костра в сторону мусорного бака, стоящего на углу. Не докинул. Каким бы высоким ты не был, и какой бы чёрной не была твоя душа, но снаружи ты белее первого снега, и ты далеко не Майкл Джордан. Ты просто мальчишка с грустными глазами. И этот мальчик делает шаг вперёд, оказываясь даже как-то неприлично близко. Достаёт из кармана сокровенную птицу с огненными, сине-зелёными и чёрными опалами, и безмолвно прикалывает её к белому воротнику, торчащему из-под пальто. Осторожно, чтобы не уколоть. А затем, уколотый собственными мыслями, отступает, напугав тишину заветной фразой. Опасаясь увидеть что-то отталкивающее, он наклоняет голову и бросает взгляд вниз, на асфальт под ногами.
Я писал об этом сотню раз, но… Я скучал безумно. Миша, если бы ты только знала что такое безумие... Если бы ты только могла почувствовать... Хотя нет, не стоит. Ты недостойна такой боли. Ты выше всего этого, верно? Богини не гуляют по грешным землям. Но что тогда ты здесь забыла? Возвращайся на небо, коту же нужно составить конкуренцию луне и звёздам. И когда будешь уходить - позвони ему в последний раз, чтобы он успел забраться на самый высокий холм, на крышу самого высокого здания, с которого он сможет любоваться тобой.

Медленно поднимая глаза, он похож на провинившегося ребенка, который, подняв плечи и скрестив руки за спиной, виновато смотрит маме в глаза. Понять и простить. И, наверное, он был рад увидеть в глазах голубоглазки что-то такое, что видел в глазах матери. Что-то по-особенному тёплое, притягивающее своей нежностью Забота ли? Нет. Любовь. Любовь, потерянная в песках Таррагоны. Возможно, норвежским дождям удастся смыть весь этот чёртов мул.
Давай сожжем дотла пару деревянных церквей?

База: волшебная стрела, волшебный щит, поле отталкивания, магическое поле
Огонь: пламенная вспышка, пылающее оружие, жертвоприношение, огненный шар
Лёд: ледяная хватка, шаг в Тень, конус холода
Молния: молния, шок, шквал энергии, цепная молния
Специализация: осушающая аура, рука зимы, стоик

Специализация – маг крови: ученик.
Заклинания: жизненная сила, осквернение, жертва.